Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

— Замечательно, просто великолепно. Огромное спасибо.

Затем он закрыл дверь. Варя опустила стекло:

— А вы уверены, что вам нужно именно сюда?

— Более чем, — кивнул Невилл, поворачиваясь в сторону черной горы похожей на гребень утонувшего в песке дракона.

— Ну ладно, как хотите, — дёрнула плечами Варя, поднимая стекло. Затем опомнилась и добавила, улыбаясь. — Кстати, а как же обещанное вознаграждение?

— Вашей жизни вам не достаточно? — обернулся Невилл. Николай вжался в сиденье, стягивая со вспотевшего носа очки и жмурясь.

— Выходит, вы считаете подарком то, что не забрали? Так что ли? — ухмыляясь, продолжила Варя.

— Я сохранил вам жизнь, которую вы вообще-то потеряли, — сказал Невилл серьёзно.

— Потеряли?

— Еще как, — кивнул незнакомец, — когда пролетали мимо, а я был в сомбреро.

Они въехали в национальный парк «Долина Смерти» со стороны Замка Скотти. В голове Николая копошилась мысль, что внутри этого пришельца, скорее всего, был орган, (небольшой, размером с селезёнку или с поджелудочную железу), который отвечал за управление временем, возможно в каких-то скромных, ограниченных масштабах. «Трилби… сомбреро… вы не останавливаетесь… я знаю…». Наверняка был.

В глубине пустыни, за замком Скотти, располагался огромный кратер, непонятного возраста и сомнительного происхождения. Николай становился на краю, заглядывая в его глубокую чашу. На дне копошились разноцветные туристы, каждый размером с фотографический пиксель.

— Всё, погнали, мы торопимся, — потянула за руку Варвара.

— Слушай, Варь, — спросил Николай, — а ты вообще поняла, что он про себя рассказывает?

— Да брось, — быстро ответила Варя, — мало ли кругом всяких психов?

— Думаешь? — Николай заглянул ей в глаза.

Она обняла его, прижалась, и, вздохнув, сказала:

— Ну, конечно. Видел бы ты его ногти. Кошмар. Как нормальный человек может жить с такими ногтями? — Она с отвращением скривила губы, подумала немного, и добавила, улыбаясь. — Но мы поедем потише…

Пётр Иванович Коренев перевернулся на бок, и потому, как сползла с его живота и шлёпнулась на пол книга, понял, что задремал, читая. Ворча, он приоткрыл веки. За окнами смеркалось. Знакомая на зубок комната погрузилась в полутьму, предметы проросли чернильными тенями. Дом они супругой купили в семидесятых — это была её мечта, обитать в городе, но иметь свой виноградник и огород. Детей бог им не дал — живчики бракованные. После смерти Ларисы в восемьдесят восьмом Пётр Иванович жил один, и покуда справлялся. Всё делал сам, и на кухне, и в саду, насколько позволяли суставы. С сорняком боролся. Зарядка, ходьба… Он презирал вечно ноющих ровесников, не заводил бесед в трамвае и докторам без надобности не плакался про болячки. И, по правде говоря, лелеял своё одиночество, тишину, книги, привычный уклад жизни.

Он поднялся с кровати, кряхтя. Взял оброненный том — «Железный поток» Серафимовича, вот отчего ему снилась красная конница, будёновки и сабли. Положил книгу на тумбу, рядом со стаканом. Вставная челюсть из стакана перекочевала в рот. Почавкал, зевнул. Расслабленный ото сна мозг подыскивал занятия на вечер. Взор блуждал по книжным полкам, лобастому телевизору, старой, но надёжной мебели. Сфокусировался на цветочном орнаменте обоев. И сердце подпрыгнуло в груди Коренева. За стеной кто-то был.

В свои семьдесят четыре он мучился коленями и желудком, а порой — не очень часто — память шалила. Признаться, лицо Ларисы он не забыл лишь благодаря фотографии на серванте, но там был анфас, а профиль жены съело жестокое время.

Жаль, они ни разу не фотографировались вместе.

Да, Коренев отдавал себе отчёт в том, что ежедневно сыпется мелким песочком, но на слух он никогда не пенял. А слух подсказывал, что по кухне, по его кухне, кто-то ходит, шуршит и поскрипывает ящиками.

«Чёрт, — подумал Пётр Иванович, — чёрт».

Он надел тапочки. Медленно двинулся к дверному проёму. Казалось, тело издаёт столько шума, что слышно ближайшим соседям. Но у него не было ближайших соседей — те, что жили справа, съехали зимой, а хибару слева выкупили и снесли во имя перманентного возведения безвкусного особняка. И он шёл, треща хворостом костей, и тапочки с оглушительным хлюпаньем отклеивались от пяток и заново к ним прилипали.

Но некто за стеной звучал ещё громче. Вот он кашлянул. Вот звякнул дверцей духовки. Он не таился и это пугало больше всего.