Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

На рельсе сидела девушка, чёрные сальные волосы падали на лицо. Он прошёл мимо, поглядывая на неё через экран телефона. Какая разница через что смотреть на людей? Через очки, плёнку слёз, телефон, сон, предубеждения…

Направился вдоль разрисованных граффити бетонных пролётов к старому железнодорожному мосту, под которым лениво шевелилось русло реки, остановился у шелушащихся серой краской металлических ферм. Что-то не давало ему покоя, и он повернул назад.

Она сидела, обхватив голову руками, словно страдала от мигрени. Он присел перед ней на корточки. Сломанная, неподвижная. Над её плечом, за крытым грузовым вагоном горело три точки. Кажется, он нашёл покемона, хотя почти забыл об игре — на автомате ходил с телефоном перед лицом, как неудержимый блогер.

Он опустил телефон и посмотрел на девушку.

Туда, где она сидела секунду назад. Потому что на стальном пути никого не было.

В какой-то мере он был готов к этому, где-то внутри… ведь, кажется, то самое место, и ещё не утихла, хоть и не принесла долговременных чувств, новость о её…

Она не сдавливала виски, пытаясь унять головную боль, как показалось вначале, а держала голову. Тело и шею разделял грязный, тёмно-бурый просвет. Показалась жирная белёсая личинка…

А потом девушка разлепила бледными пальцами стекающие на лицо волосы и беззвучно заговорила, что рыба на дне лодки.

Он достал наушник, сунул в ухо, но успел услышать лишь: «…тебя».

Она закрыла окровавленный рот. Стеклянные глаза смотрели безразлично, странно.

…тебя… тебя…

Ведь столько вариантов.

Злится ли она теперь? Помнят ли мертвецы обиды, которые толкнули их на последнее безумство? Может, после смерти включается некая защита, что-то вроде реактивного формирования, когда неприемлемые чувства подменяются противоположными, — так им втолковывали на последней паре психологии.

Из ненависти прорастает любовь, скрывается под ней, как под слоем земли.

…тебя.

Может, это то, что он искал? Настоящая эмоция, приключение?

Он сел рядом.

Идущий по межпутью обходчик остановился и глянул на парня. Парень устроился задницей на путях под автомобильным мостом — в руке телефон, вторая рука обнимает воздух. Чудак, который делает селфи (ведь они так называют эту гадость?) с вымышленным другом.

Обходчик покачал головой, опустил взгляд на грудь и похлопал по карманам сигнального жилета в поисках сигарет, по одному, второму, найти зажигалку, поэтому не видел, как парень опрокинулся на спину, и его поволокло через рельсы под приближающийся маневровый локомотив.

Именно это было начертано на табличке под небольшим хромированным ящичком, который уже целую минуту разглядывал Артемий. Что бы это значило? Он повел носом вправо, влево — странно. В небольшой тёмной комнате, в непопулярном, видимо, аппендиксе выставки, кроме этой «пальцерезки» было еще два объекта того же автора. «Поэтическая зубодробилка» напоминала маску, а «Идейный миксер» — шлем. Всего три произведения грелись на собственных тумбах под яркими белыми лампами.

— Пфф, — скривился Артемий, и, махнув рукой, направился к выходу.

Сделав пару шагов, он остановился, обернулся, нахмурился, и, покусав губы, вернулся. Черный ящичек с небольшим углублением в виде канавки, явно под указательный палец. Сбоку какой-то разноцветный текст. Артемий осмотрелся — никого. Художественная пальцерезка. Да уж. Он вскинул брови и потянулся к углублению, на полпути передумал, поёжился, снова развернулся к выходу, на секунду замер перед дверью, осматриваясь, и вышел.

Через час Артемий вернулся и снова уставился на ящик. Минуты две он внимательно и со всех сторон его разглядывал. Тёр лоб, грыз ногти и почесывал затылок.

— Да ладно, — наконец, протянул он, жмурясь в широкой улыбке.

Задрав брови и поправив очки, он решительно коснулся углубления, палец утонул в ящике, внутри что-то щелкнуло, пискнуло и хрустнуло. Артемий одёрнул руку и с ужасом уставился на окровавленный обрубок. По мнению большинства критиков, в нём не было ничего художественного.

С этим самолётом было что-то не так. Я на нём в августе летал, на четырнадцатом номере. Едва не погиб. Штурман спутал частоту, повёл машину на вражескую станцию. Смершник допросил, штурману восемь суток домашнего ареста дали. Обычная история, конечно, на войне сплошь и рядом случается.