Литтмегалина - Гнилое яблоко

Д. – К минуте окончания солнечного затмения.

Т. – Да. После ритуала мой статус должен был повыситься сразу на две ступени. Мне пришлось бы приступить к человеческим жертвоприношениям.

Д. – Профессор Талоко, вы можете назвать точное количество жертв?

Т. – Сорок четыре.

Д. – Во время ритуала все они должны были быть убиты?

Т. – Да.

Д. (пауза) – Продолжайте.

Т. – Итак, все собрались в Долине. До ритуала оставалась неделя. И то, что я увидел, пережидая ее, заставило меня принять решение о бегстве из Красной Земли.

Д. – Что вы увидели?

Т. – Насилие над жертвами. Уже само намерение принести этих детей в жертву было омерзительно жестоким, но отчасти оправдывалось религиозными чувствами и искренним намерением спасти мир от гибели. Однако предшествующим ритуалу ежедневным сладострастным зверствам у меня не было никакого объяснения, кроме личной порочности сектантов. Мое отвращение к этим людям росло.

Д. – Вы принимали в этом участие?

Т. – Нет. Я оставался наблюдателем.

Д. – Что именно они делали с жертвами?

Т. – Содержание в тех условиях само по себе было пыткой. Попробуйте представить, как это – день за днем проводить в темном сарае без окон, набитом десятками детей, без возможности вдохнуть свежий воздух или хотя бы вытянуть ноги. Их морили голодом, не давали им воды. Избивали их. Я сам видел, как один из красноземельщиков отрезал мизинец ребенку. Две девочки до ритуала просто не дожили. Тела отнесли подальше от поселения и бросили под деревьями. Их убийцы были наказаны – но только за то, что они сократили поголовье жертв. Не за факт издевательств. Мне продолжать?

Возможно, сейчас вы чувствуете постыдный интерес к этим мрачным картинам. Это естественно, не вините себя. Почему бы не испытывать любопытство, выслушивая абстрактную историю, случившуюся с бесплотными людьми вечность назад. Это не делает вас плохим человеком. Но чтобы получать удовольствие, наблюдая истязания и муки прямо перед собой, нужно быть последней сволочью. Я был аморальным и эгоистичным, но абсолютной сволочью я не был. Та неделя открыла мне глаза, заставила увидеть себя, ситуацию, в которую я позволил себя втянуть, и людей, составляющих мой единственный круг общения.

Некоторые из них пришли в Красную Землю лишь потому, что в секте они могли проявить свои изуверские наклонности. Некоторые в своем тупом фанатизме уподобились бессловесным, лишенным мышления баранам, двигаясь в том направлении, куда их гонят жрецы. А кто-то, как я, просто делал деньги. Одно из трех: садизм, покорный фанатизм или жадность.

Д. – А вера?

Т. – А вере места уже нет. Впрочем, я отошел от темы. Лучше задавайте мне вопросы, или я потеряюсь среди воспоминаний и размышлений.

Д. – «Элейна» – это имя звучит для вас знакомо? Вероятно, она находилась среди тех детей.

Т. – Я помню ее очень хорошо. Такая белобрысая девчушка. Ее привел отец.

Д. – Отец? Не могу представить себе ход мыслей человека, отдающего на смерть собственного ребенка… ребенка вообще.

Т. – Не пытайтесь понять его мысли. Однажды я поболтал с ним минут двадцать. Он был как яма – бездна, бездонная тьма. Элейну он выкрал у ее матери, с которой был разведен. Несколько лет скитался с девочкой, скрываясь от преследования полиции, пока не решил, что для его несчастной дочери нет высшей чести, чем погибнуть ради света мира. В любом случае, под его «заботой» она бы долго не протянула. Она была больна и периодически начинала задыхаться. Лекарств он ей не покупал, но во время каждого ее приступа чуть ли не помирал со страха. Сгрызал ногти до мяса.

Д. – Вы можете назвать имя этого человека?

Т. – Что-то на «л» или на «м». Самое обычное. Я сообщу вам, если мне удастся вспомнить.

Д. – Расскажите подробнее о его отношениях с Элейной.

Т. – Противоестественные – это самая подходящая характеристика. Он мог поцеловать ее и сразу ударить. Мог говорить ей нежности и одновременно выкручивать ей пальцы. Вырезал свое имя на ее руке… Он словно не осознавал, что мучает ее. Она все переносила безропотно. Тупая покорность – весь ответ. Я даже не видел, чтобы она хоть раз заплакала.

Мне до сих пор с легкостью представляется ее лицо: бледно-голубые глаза, под ними и вокруг крыльев носа вечная синева. Уставится в одну точку и смотрит, не моргая. Только губы сжимает, пока совсем не побелеют.

Д. – Как отчетливо ее сохранила ваша память.

Т. – В этой девочке было что-то особенное. Сложно объяснить… как будто она хранила какой-то секрет… и, думаю, секрет грязный, потому что ее лицо было слишком чистое. Да, такой она была – всегда казалась пустой, как новый лист, несмотря на весь мрак, что впитывала. Элейна удивила меня, когда сбежала.