Сара Перри - Мельмот [litres]

– Да, мэм. – Арнел снимает очки и убирает в карман рубашки. Это движение причиняет Хелен такую острую боль, что она прижимает к ребрам ладонь. – Иногда мы ее видели. Не все заключенные, но некоторые. Когда бывало тяжело. Видите ли, нас было слишком много, еды не хватало, к тому же она была почти несъедобной. Летом она воняла, с каждым днем все сильнее. Кожу то и дело обметывало, нас тошнило. И вот в такие моменты мы видели ее. Она смотрела на нас. Мы просили: помоги нам, расскажи кому-нибудь, каково нам здесь приходится. Но она просто смотрела на нас. Некоторые называли ее Сакси и говорили, что она еще вернется. Сакси значит «свидетельница».

– Что тебе нужно? – перебивает Хелен.

Его руки лежат на столе. На левой, прямо около большого пальца, вытатуирован черный крест, костяшки правой испещрены множеством шрамов, как если бы он часто и подолгу бил кулаком обо что-то твердое.

– Ты ничего мне не должна, – тихо отвечает он. – Мне не нужны деньги. Мне нужно знать, что я сделал правильный выбор. Мне нужно знать, что это имело смысл. Я держался все эти годы только потому, что знал: ты на свободе.

Он смотрит на нее. Его глаза налиты кровью, и веки тоже красные из-за так и не прошедшей инфекции.

– Kuya , – говорит Хелен. – Старший брат…

Слушайте! Что-то ударяется в окно, потом еще и еще раз. Это галки – зоркие, голубоглазые, похожие на нарядных джентльменов – слетают с крыш и карнизов зданий напротив, с берегов Влтавы, с плеч святого Иакова и святого Иоанна, с колокольни, из складок плаща мастера Яна Гуса. Их так много, что они заслоняют собой бледное зимнее солнце, в кафе темнеет, и ярче вспыхивают лампы под куполами из зеленого стекла. Еще один удар о стекло, и полусонные официанты с изумленными восклицаниями подбегают поближе, останавливаются за спинами Хелен и Теи. Все окна сплошь в жирных отпечатках сломанных крыльев. Стекла трещат. В голосе Теи нет ни удивления, ни паники:

– А вот и она. Она идет.

– О… – Потрясенная Хелен вдруг замечает, что ее плечо касается плеча вскочившего с места Арнела, что от страха и неожиданности она инстинктивно прижалась к нему.

– Адая, – говорит Тея, тоже поднявшаяся на ноги.

Смотрите, это и в самом деле Адая – слева от вас, в первом по счету окне, в самой гуще водоворота кричащих галок. Густые светлые волосы кудрявятся над воротником, и на дешевом зимнем пальто из серой шерсти поблескивает золотой крестик. Лицо раскраснелось от холода, и она улыбается в своей привычной застенчивой манере. На секунду исчезнув из виду, она снова появляется во втором окне – где, прижимая ладонь к стеклу, стоял Арнел. Теперь Адая высокого роста, уголки ее алых губ приподняты в радостной, довольной улыбке, а развевающиеся на ветру волосы стали длиннее и почернели. Смотрите, она снова пропала – и снова появилась в последнем окне, у самой двери. Адая, но уже совсем не Адая. Многослойное черное одеяние из тончайшего шелка, в котором путаются перепуганные галки, стелется за ней, как тень, льется в сточные канавы, как пролитые чернила. Она чудовищно высока, и чтобы войти в дверь, ей явно придется наклониться. По исхудалому лицу пробегают тени. Она улыбается.

Хелен Франклин не чувствует ни удивления, ни страха. Она вспоминает застенчивые взгляды Адаи, ее робкие вопросы: «И вы думаете, что вас наказали? Вам кажется, что все безнадежно?» Вспоминает, как та сидела за холодным мраморным столиком в кафе напротив Национального театра, как сжимала в пальцах жемчужину, как говорила: «Вы поступили очень дурно».

И вот она уже на пороге, между раздвинувшимися шторами, – Мельмот Свидетельница, скиталица, проклятая, невыносимо одинокая, хитроумно скрывшая свое истинное лицо, помогавшая Тее, Альбине и самой Хелен, заботливо залечивавшая их маленькие ранки, сочувственно выслушивавшая их исповеди. Она улыбается. Ее босые ноги кровоточат.

– Я пришла, – говорит она. – Хелен, друг мой, ты ведь знала, что это я? Я хотела, чтобы ты поняла это, я надеялась, что ты поймешь. Я ведь даже назвала тебе свое настоящее имя, которое никто не произносил с того самого дня, как я совершила преступление!

– Адая, – выдыхает Хелен, и лампы тускнеют.

– Моя собственная мать назвала меня свидетельницей – могла ли она еще в тот час, когда я появилась на свет, предвидеть, что я буду проклята? Моя любимая Хелен, та, кому я назвала свое имя, ты так долго ждала меня!

Хелен оборачивается и видит, что все вокруг застыло. Официанты, раскрыв рты в изумленном вскрике, замерли у окна, в которое бьется галка. Тея, рухнувшая обратно на стул, ошеломленно зажимает рот правой ладонью. Арнел поднялся и вытянул перед собой руку, будто заслоняясь от чего-то, что не хочет видеть. Это длится и длится: галка колотится о стекло, официанты кричат, Тея тяжело дышит сквозь прижатые к губам пальцы, Арнел пошатывается, и его поднятая рука дрожит.