Меган Миранда: Девушка, которая ушла под лед [litres]

– А теперь жива, – добавила доктор-женщина.

Доктор Логан придавливал мне кожу в разных местах и смотрел на реакцию, выворачивал руки и ноги, но я не чувствовала боли. Я вообще мало что чувствовала. Больше всего хотелось, чтоб он достал из меня трубки.

– Чудо, – произнес доктор Кляйн. Слово вышло легким, невесомым. Веки опустились.

Но я чувствовала себя иначе: тело было неимоверно тяжелое, будто его придавили к земле. Ничего чудесного. Все вполне приземленно: случайность, аномалия – вот верные слова. И благоговение перед чудом тут было неуместно.

Горло болело и отекло, было невыносимо трудно говорить. Хотя какая разница: вокруг так шумно, что и слова не вставить. Первый осмотр закончился, а люди все приходили и приходили. Медсестры проверяли трубки и аппараты, доктора всматривались в показания приборов. Папа бегал из палаты в палату, расспрашивал медсестер и врачей и делился с нами информацией.

– Завтра тебя переведут из травматологии, – сообщил он, и я очень обрадовалась, потому что цвет стен вызывал у меня клаустрофобию. – Проведут кое-какие обследования, тесты, как они говорят, и начнут реабилитацию. – Эта новость обрадовала еще больше, потому что с тестами у меня никогда не возникало проблем.

Мама выслушивала докторов, отбивая подошвой ритм, и кивала, когда говорил отец. Но сама все время молчала. Всеобщая неразбериха поглотила ее. Но она единственная никуда не уходила из палаты, стала константой, в которую я мысленно вцепилась изо всех сил, а она не отпускала мою руку: взяла мою ладонь в свою, а большой палец положила на запястье. Раз в несколько минут она сосредоточенно закрывала глаза. И я наконец поняла, что она считает мой пульс.

К вечеру количество трубок, торчащих из меня, уменьшилось. Медсестра по имени Мелинда укрыла меня одеялом до самого подбородка, убрала с лица волосы.

– Скоро начнем потихонечку вставать, детка.

У нее был глубокий, умиротворяющий голос. Она повесила очередной пакет с раствором для капельницы, проверила подключение.

– Чувствительность восстановится. Только не сразу, медленно.

Мелинда положила мне на язык таблетку, поднесла к губам бумажный стаканчик с водой. Я сделала глоток, проглотила таблетку.

– Нужно поспать. Сон лечит.

Пикали и жужжали приборы, равномерно падали капли лекарства – кап, как, кап, – и я начала проваливаться в сон.

Прикосновение шершавой ладони к щеке. Открываю глаза. Темно. А слева – сгусток темноты. Наклоняется ко мне. Шепчет:

– Мучаешься…

Веки закрываются. Тело налито тяжестью, напитано водой. Меня тянет вниз. Далеко вниз, на глубину. Открываю рот, чтобы произнести «нет», но выходит только едва слышный стон.

– Не волнуйся. Осталось недолго, – тот же шепот.

Кто-то роется в ящиках возле кровати. Шершавая рука ложится мне на плечо, движется вниз, к запястью, царапает кожу, возвращается к локтю и срывает пластырь, приклеенный на сгибе. Зачем? Этого нельзя делать. Я понимаю, что нельзя, но я далеко, слишком далеко… Рука надавливает на сгиб локтя, вынимает иглу капельницы.

Прикосновение холодного металла. Резкое движение. Металл впивается в кожу на предплечье. Рассекает кожу – и мне становится больно. Рывок. Хватаю другой рукой сгусток тени. Он шипит от боли, отдергивает руки. Металлический предмет со звоном падает рядом с кроватью.

Шаркающие шаги быстро удаляются к двери. Дверь открывается, и в свете дверного проема вырисовывается силуэт. Мужская спина. Поверх формы медбрата – футболка с капюшоном.

Веки наливаются свинцом. Я снова проваливаюсь в сон. Пикают и жужжат приборы, равномерно падают капли – кап, как, кап, – капли моей крови.

Меня разбудил громкий крик. Я проснулась вся мокрая. И я снова чувствовала. Чувствовала все. Абсолютно все. Вот коснулся лица поток воздуха – полоснул лезвием. Одеяло придавило к кровати – бетонная плита. Простыни впились в кожу – трут наждаком. Но я чувствовала не только боль. Появилось что-то новое, непривычное, неестественное. Мое тело тянули, разрывали во все стороны сразу. Каждая клеточка, каждая косточка, каждая мышца натянута – все трещит по швам, вот-вот разойдется. А в голове беснуется барабан, стучит, отбивает ритм моего сердца. Пульсирует. Не могу, не могу больше – череп сейчас лопнет.

Прибежали какие-то люди. Смотрят на лужу крови у кровати. Смотрят на вырванную из руки, болтающуюся капельницу. Смотрят друг на друга. Они открывают рты, переговариваются, но я не понимаю ни слова из-за крика. Крик заглушает все и всех, а потом мне что-то колют в руку – и я перестаю чувствовать. И перестаю слышать крик.