Ширин Шафиева - Не спи под инжировым деревом

В общем, дело было под Девичьей Башней, где мы с нашей группой – квинтет Death and Resurrection, всем слушать и трепетать! – собрались, чтобы вместе решить, куда пойти. Потому что пойти в этом городе некуда, особенно если вы молоды и вас распирает от мыслей, чувств и гормонов. Мы всегда так – сначала спорим, а в итоге идём туда, где на креслах уже навсегда остались отпечатки наших задниц. Предлагаю сделать гипсовый слепок с моего и, когда я наконец свалю отсюда в большой мир и стану богатым и знаменитым, выставлять в каком-нибудь малопосещаемом местном музее.

Стоим мы и вяло перебираем возможные способы провести время. Один предлагает – все остальные отвергают. Над нашими головами с яростным писком носятся чёрные стрижи. Эмиль нервничает: под летающими птицами стоять ему неуютно, он боится, что они на него накакают. Прецеденты уже были. Отчего-то птицы обожают помечать нашего барабанщика таким образом. Может быть, их привлекают его густые кучерявые чёрные волосы, похожие на лобковые. Будь я птицей, я бы тоже не удержался. Просто он такой невезучий человек. Готов поспорить, что у него даже туалетная бумага постоянно рвётся мимо линии перфорации.

Стоим мы, страдаем, и вдруг – какой-то прямо инфразвук на всю площадь:

– Мика! Микамикамикаааа! – с характерной интонацией, с какой зовут, соблазняя едой, шкодливую кошку. Мы обернулись и увидели существо, обладавшее удивительно глубоким басом для такого мелкого тельца.

– А, Ниязи, привет, – сказал Мика и немного виновато посмотрел на нас. Мы, непатриотичные неформалы, критически уставились на новоприбывшего, одетого, как я уже упоминал, в волонтёрскую футболку. Бейджик, жизнерадостная улыбка на бровастом лице – он произвёл на меня впечатление придурка. А потом просто – произвёл впечатление. Этот человек-катализатор, этот трикстер перевернул мою жизнь. Я умер из-за него. Но всё по порядку.

– Чуваки, знакомьтесь, это Ниязи, мой э-э… друг, – представил нас (как мне показалось – с неохотой) Мика. – Ниязи, это Джонни, Эмиль, Сайка…

– Да-да, – перебил его Ниязи, который, помимо прочих достоинств, страдал от преждевременного словоизвержения, – у меня есть билеты на пляжный волейбол, кому надо? Последние остались, больше нигде не найдёте.

Моего имени в тот раз он так и не узнал. Команда начала смущённо переглядываться. Я сохранял хладнокровие – у меня есть девушка, мне на женском волейболе делать нечего.

– Такое не каждый день увидишь! Последние пять мест. У меня друзья дерутся за них, а я не хочу никого обижать. Мог бы продать кому-нибудь на стороне, чтобы они не убили друг друга. Мои друзья. Вот ты, например. – Ниязи пронзил моё солнечное сплетение пальцем, намереваясь взять в маркетинговую осаду.

– Я ему пойду! – взвизгнула Сайка.

– Ой?! – Ниязи умильно сложил ладошки, склонил голову набок и уставился на нас благословляющим взглядом. – Ты его девушка? Вот ему повезло. Никакой волейбол не нужен. – И он подмигнул ей не одним только глазом, но аж всей половиной лица. Я почувствовал, что моя прозрачная кожа неудержимо розовеет от злости. – Ну что, мужики… никто не берёт? Мне идти пора.

– Я возьму. – Эмиль, внезапно решившись, вытащил бумажник откуда-то из недр своего зада. Ниязи с невозмутимым видом забрал деньги и отдал один билет.

– Рад был познакомиться с вами. Прекрасная леди! – Эта мартышка схватила Сайку за руку и облобызала её. Сайка захихикала, идиотка такая. Будто я ей рук не целовал никогда.

Ниязи обратил к нам свою спину в анималистических пятнах пота и вроде как пошёл по своим делам, но потом резко обернулся и, щурясь на солнце, спросил:

– А что это за имя такое – Сайка?

– Саялы, – ответила моя дура и обворожительно улыбнулась.

Сайка у меня красивая, как супермодель, к тому же у неё неплохой голос. Её нежное сопрано выпевает мои брутальные и, надо признать, частенько халтурные тексты о смерти, воскрешении, борьбе и любви так торжественно и важно, что я невольно начинаю чувствовать себя очень крутым поэтом. Когда мы идём вместе по улице, держась за руки и громко переругиваясь (это когда она меня злит своей тупостью), одинокие сутулые девушки смотрят на неё с голодной ненавистью в выпученных карих глазах. У Сайки глаза светлые, почти прозрачные. Если она густо обводит их чёрным карандашом, становится вылитой лайкой. Когда наши отношения только зарождались, она бомбардировала меня роскошными признаниями в любви. А потом одно из них я случайно услышал в каком-то бабском фильме. Это открытие сделало меня очень бдительным, и благодаря ему я нашёл ещё множество фильмов, которые она цитировала. Я стал настоящим специалистом в области мелодраматического кино – и всё из-за Сайки. Теперь, когда окошко нашей переписки затапливает ядовитый сироп красивых слов, я точно знаю, что это не она придумала, но ничего ей не говорю. Мне кажется, Сайкина неудержимая тяга к хаотичному цитированию – нечто вроде болезни типа синдрома Туретта. Или ей страшно, что кто-то решит, будто внутри она пустая, словно оболочка с трещиной на спине, которую оставляет после себя насекомое, превращаясь из нимфы в имаго.