Эдвард Ли - Свинья

Писатель упал на колени в пепел.

— Достаточно видел, предсказатель?

— Я сам похоронил свою веру, — заквакал писатель. — Все мое мужество, добродетель, проницательность, всю мою истину. Прости меня.

— Я не твой исповедник, — ответил исповедник. — Только ты можешь простить сам себя.

Пальцы писателя царапали пепел. Пепел был все еще теплым. Он опустил своё лицо и поцеловал слабые дуновения, думая о своей любви и каким ярким она позволяла ему видеть мир.

— Ты можешь оставаться здесь вечно, если хочешь. Но где в этом истина?

Глаза писателя расширились; это был хороший вопрос. Его утрата сделала его лицо влажной пепельной маской; а на вершине, выше постамента, исповедник медленно откинулся назад и начал смеяться. Смех вырвался наружу, как стая черных птиц.

Так в этом была суть самопознания? Быть осмеянным ? Он ожидал неоспариваемой проницательности, но не насмешки и унижения. Он ожидал благословений.

Он ожидал ответа на его абсолютный вопрос и теперь был сломлен, чтобы иметь смелость и отважиться спросить.

— Это твое собственное притворство гложет тебя, — заметил исповедник.

— Я знаю, — ответил писатель.

— Это твоё тщеславие и всё, что ты заслужил. Ты позволил эгоизму и жалости к себе ослепить себя.

— А ТЫ НЕ ДУМАЕШЬ, ЧТО Я, БЛЯДЬ, ЭТО ЗНАЮ, ОБСИДИАНОВЫЙ УБЛЮДОК С КАМЕННЫМ РЫЛОМ! — внезапно закричал писатель, поднимаясь и брызгая слюной. — А ТЫ НЕ ДУМАЕШЬ, ЧТО Я ЗНАЮ ?

Но голос исповедника стал милосердным, утопая в мягкой субоктаве.

— Ты создал потерю из выигрыша — голема, сделанного из глины твоими собственными руками. Создатель уничтожен тем, что он сделал.

Что есть истина? подумал писатель с отвращением. Что есть истина на самом деле? Мысли кровоточат через стебель его разума. Были ли на самом деле эгоизм и жалость к себе? Он бы сделал что угодно для неё. Что угодно. Он бы отрезал от себя куски ради неё.

Тишина долины нисходит… как смерть. Этот ужасный контраст против полноты писательского откровения: истинность его любви и всё видение, данное ему любовью, видение в широчайшем и самом загадочным смысле. От этого контраста ему хочется наблевать прямо туда, на мраморно-чёрные ноги исповедника. Да, контраст. Любовь всего мира против всех его потерь. Он видит прекрасные цветы, выброшенные в ямы экскрементов. Он видит наполненные слизнями тела и бездомную гниль, умывающуюся на пляжах невинности, белые пески и растянутые коричневые тела, мёртвых голодавших детей, найденных изнасилованными в водопроводных трубах, и эсэсовцев, ловящих детей на штык в концлагере «Бельзен».

— И это все? — всхлипнул писатель.

— A ты как думаешь?

— Я не знаю, что думать, чёрт возьми!

— Тогда загляни за всё это! Если ты достаточно восприимчивый, если ты умён , ты сможешь увидеть что-нибудь. Скажи мне, что ты видишь.

— Я… — писатель закрыл глаза и снова потерпел неудачу.

— Видишь ли ты ангелов или демонов?

— Ангелов, — простонал писатель.

— Да, и однажды они улыбнулись тебе. Попробуй что-нибудь новое.

— Что?

— Улыбнись в ответ.

Её имя вырвалось из писательского горла. Долина затряслась вместе с её именем и тем, что оно значило на самом деле. Крик почти вырвал его лёгкие из груди.

После молчания исповедник спросил:

— Что ты только что сделал?

— Я не знаю, что ты имеешь в виду, — устало ответил писатель, по-прежнему стоя на коленях в пепле.

— Конечно же, ты не понимаешь, потому что ты глуп и слаб, как и все остальные. Так что я сам тебе скажу. Хочешь ли ты, чтобы я тебе сказал?

— Да!

— Ты только что ответил на вопрос, за ответом на который ты пришёл.

Внезапно писатель почувствовал себя захваченным, парализованным.

— Теперь ты можешь возвращаться, — сказал исповедник.

— Что?

— Ты прощён.

Только теперь писатель осмелился поднять глаза. Исповедник уходил, оставляя следы в тумане. Всё, что открылось писательскому взору, это сияющий белый свет луны.

Вот такой был рассказ. Неплохо для 19-летнего паренька из колледжа. Он специализировался на литературе в Сент-Джоне — колледже искусств в Аннаполисе, где он написал его, и рассказ, на самом деле, выиграл несколько незначительных литературных наград и был позже включен в толстую «Пингвиновскую» антологию под названием Лучшие новые американские писатели в 1970 . К сожалению, леонардовский грант от ГСШМ [5] ГСШМ — Государственный совет штата Мэриленд (в оригинале MSAC — Mаrylаnd Stаtе Arts Cоuncil). кончился годом ранее и ему пришлось покинуть кампус Сент-Джона. Но в течение следующих нескольких лет история застряла у него в мозгах и начала трансформироваться во что-то ещё, прямо как его творческие интересы были трансформированы. Как «писатель» в рассказе, Леонард начал видеть . Он был видящим. Он начал видеть Исповедника, как квази-литературный фильм. Он изучал кинозвёзд нашего времени и их шедевры. Также он изучал кино на технической основе. Внезапно Леонард обрёл цель в жизни.