Нейтан Баллингруд - Раны. Земля монстров [сборник litres]

– А мой где? – спросила она.

– Кэт? Что?

– Где мой кофе? Я хочу кофе. Я замерзла. Ты забыл про меня.

Шон двигал челюстью, пытаясь издать какой-нибудь звук. Наконец он сказал:

– Конечно.

Его голос был слабым и неуверенным.

– Конечно, – повторил он. Открыл шкафчик и достал две чашки.

Ей приснился плохой сон. Это было единственное внятное объяснение. Она замерзла и промокла, и что-то у нее в мозгу пыталось сложить это в логичную картину. Она помнила, как видела лицо Шона сквозь завесу воды. Видела, как оно удаляется от нее. Воспоминание вызвало приступ тошноты. Она отпила из чашки и почувствовала, как тепло распространяется по телу. От этого ей стало только хуже.

Она потерла виски.

– Почему я все мокрая? – спросила она. – Я нехорошо себя чувствую. Со мной что-то не так. Что-то серьезно не так.

Шон отвел ее наверх. Она подчинялась его осторожным движениям, но, похоже, не совершала никаких действий по собственной воле; за исключением того момента, когда он попытался завести ее в ванную. Тогда она воспротивилась, обернулась в коридоре статуей.

– Нет, – сказала она. Ее глаза сделались жесткими и яркими от страха. Она отвернулась от двери. Он взял ее за запястье, чтобы повести, но Кэти сопротивлялась. Его пальцы невольно скользнули по разрезу, и он отдернул руку.

– Милая. Нам нужно привести тебя в порядок.

– Нет.

Он сдался и вместо этого отвел Кэти в спальню, где снял с нее мокрую ночную рубашку. Его настигла мысль, что он не видел ее вот так, обнаженной при свете дня, уже очень давно. Они были женаты больше двадцати лет и давно утратили интерес к телам друг друга. Теперь, когда она раздевалась перед ним, он едва это замечал. Ее тело было частью обстановки их брака, использовавшейся, но незаметной, удостаивавшейся только редких добродушных замечаний обоих супругов относительно ее ветшающего состояния.

Охваченный неожиданно возвратившимися чувствами прошлой ночи, он болезненно осознавал ее телесность. Она была так бледна: мраморной белизной изваяний или выбеленных солнцем костей. Ее плоть отвисала, лишний вес неожиданно стал очевидным, как будто у нее не осталось никакого мышечного тонуса. Ее груди, ее живот, ее невыбритые волосы: человеческая хрупкость ее, красота обжитого тела, которая, он знал, отражалась в его собственном теле, вызвала всплеск нежности и сочувствия.

– Давай-ка оденемся, – сказал он, отворачиваясь.

Шон помог Кэти продеть ноги в трусы, отыскал и нацепил на нее лифчик. Нашел удобную, свободную одежду – такую, он знал, она любила носить, когда не нужно было никуда идти. И только натягивая ей на голову старую футболку со встречи выпускников колледжа, он позволил себе впервые взглянуть на запястье Кэти, и увиденное заставило его отступить и зажать ладонью рот.

На ее левой руке был длинный разрез от запястья до локтя. Края были как надутые губы, и когда Кэт согнула руку, надевая футболку, Шону представился вид на ужасную глубину раны. Она была достаточно большой, чтобы помешать работе руки, и бескровной, как живот выпотрошенной рыбы.

– Кэти, – выговорил он и поднес ее запястье к своим губам. – Что с тобой?

Шон прижал ее пальцы к своей щеке; они были холодные и безвольные.

– Ты в порядке? – это был глупейший вопрос в его жизни. Но он не знал, что еще спросить. – Кэти?

Она повернулась к нему лицом, и спустя несколько мгновений он увидел, как ее зрачки начинают фокусироваться на нем, как будто ей пришлось преодолеть чудовищное расстояние, чтобы найти его.

– Я не знаю, – ответила она. – Кажется, что-то не так.

– Может, тебе прилечь?

– Наверное.

Шон подвел Кэти к ее стороне кровати, которая была гладкой и нетронутой: прошлой ночью она спала под водой; не здесь. Уложил ее, как будто стопку белья.

Он сидел рядом с ней, пока она засыпала. Глаза Кэти остались открытыми, но казалось, что она ушла; казалось, что она окончательно умерла. Может, на этот раз так оно и было.

Он подумал: помнит ли она? Помнит ли, что я ее бросил? Он вытянулся рядом и начал гладить ее волосы, повторяя движение снова и снова, словно молитву.

О господи, подумал он, что я натворил? Что со мной происходит?

В конце концов ей захотелось выйти на улицу. Не сразу, потому что она боялась, и мир сбивал ее с толку. Вкус воздуха на языке был странным, а тело ощущалось тяжелым и чуждым – она чувствовала себя, точно мысль, завернутая в мясо. Она провела несколько дней, бродя по дому в летаргической дымке, пытаясь избавиться от беспокойства, с которым проснулась наутро после того, как приняла ванну, и которое оставалось укорененным у нее в горле и в животе все это время. Шон приходил и уходил на работу. Он был заботлив и добр; однако он всегда уделял ей особое внимание после того, как она пыталась покончить с собой; и она, хоть и с радостью принимала это внимание, научилась ему не доверять. Знала, что оно увянет, когда смерть отойдет подальше.