Ким Лиггетт - Последняя жатва [litres]

Эли перебрасывает свои густые темно-русые волосы на плечо, и мое внимание сосредоточивается на клейме на ее шее.

Перехватив мой взгляд, она говорит:

– В некоторых культурах на теле женщины ставят метку, когда она оказывается готова.

– Готова к чему? – спрашиваю я.

– Готова превратиться из девушки в женщину… принять его любовь.

– Чью любовь?

– Твою, Клэй. – Она облизывает губы и тянет меня вниз, к себе, пока я не ложусь рядом с ней, целует мое ухо, мою шею.

Я пытаюсь поднять голову, встать, но не могу. Мне слишком хорошо. Я смотрю вверх, на люстру, и сотни граней ее хрустальных подвесок сверкают, будто наша собственная отдельная вселенная.

И в мгновение ока Эли оказывается на мне. Я не могу оторвать взгляда от бретельки ее платья, почти сползшей с плеча. Одно легкое движение, и бретелька соскользнет совсем. Или же я могу стянуть эту штуку сам.

Она видит, куда устремлены мои глаза, и поводит плечом, так что бретелька скользит вниз.

– Думаю, и ты уже готов.

Я пытаюсь смотреть ей в глаза, но притяжение ее обнаженной груди слишком сильно. Это напоминает мне мое видение, в котором она вылезала из брюха убитой коровы. Я знаю, что должен был бы почувствовать отвращение, но его нет. Вместо него во мне вспыхивает нечто первобытное, и я, сев, сжимаю ее затылок и страстно целую Эли в губы. Это всепоглощающее чувство захватывает все мое существо. Мои руки скользят по изгибам ее талии, и она шепчет:

– Благословенно семя сие.

– Что ты сказала? – Меня словно ударяет током.

– Я сказала: разве не к этому ведет нас все наше бытие?

Она снова принимается покрывать поцелуями мое горло, мою шею, и было бы так легко закрыть глаза и слиться с ней, но меня никак не желает оставлять предчувствие беды. И еще у меня возникает сильнейшее чувство, будто кто-то за нами наблюдает. Мой взгляд останавливается на групповой фотографии наших предков, и я вижу среди них девочку, наверное, того же возраста, что и Джесс, которая держит в руках куклу.

– Я знаю эту куклу, – говорю я и, высвободившись из объятий Эли, подхожу к фотографии.

Да, кукла на ней выглядит точно так же, как та кукла-пупс, которую Умничка везде таскала с собой после того, как в похоронном зале прошла церемония прощания с нашим отцом. Я сдергиваю фотографию со стены, чтобы рассмотреть получше, и случайно роняю ее на паркетный пол.

Нагнувшись, чтобы собрать осколки вылетевшего из ее рамки стекла, я вижу на фотографии небольшой надрыв, в котором что-то виднеется… какой-то рукописный текст. Я вынимаю из рамки остатки стекла, а вслед за ними и саму фотографию, и моему взору предстает старый ветхий документ с одним рваным краем, подписанный членами шести семей первых поселенцев, основавших город. Это и есть вырванная страница. Недостающая часть пророчества.

В сей день мы заключаем завет, дабы оберегать нашего господа, служить ему и почитать его. В обмен на наши земли сим мы отдаем ему наше шестое колено, дабы оно открыло новую эру. После того, как будет избрано семя, после того, как будет пролита кровь золотого тельца, последует заклание десяти жертв. Только избранному будет дозволено заботиться о нашем господе.

– Значит, это правда. – Я резко втягиваю в себя воздух. – Все правда. В обмен на землю они продали наши души, – говорю я Эли, но она смотрит не на меня, а словно сквозь меня. – Ты слышала?

– Мы можем поговорить об этом позже. – Эли поднимается на колени на кожаной оттоманке, и ее обнаженная кожа мерцает в свете свечей. – Иди ко мне.

Что-то тут ужасно, чудовищно не так… и с ней… и с этим местом.

– Мне… мне нужно убраться отсюда. – Я засовываю листок бумаги в карман и начинаю лихорадочно нажимать на стенные панели, пока передо мной не распахивается дверь.

Я не могу ни оглянуться, ни остановится, потому что знаю – если я это сделаю, то не смогу покинуть эту комнату уже никогда. Я мчусь вверх по лестнице, и каждая клеточка моего тела кричит: «Вернись»! – но я продолжаю бежать.

Когда я, шатаясь, вбегаю в коридор первого этажа, до меня доносится шепот. Я иду на этот звук и обнаруживаю, что он исходит из кабинета мистера Нили. Я берусь за круглую дверную ручку, боясь повернуть ее… и одновременно боясь не повернуть. Перешептывание затихает, но я слышу чье-то дыхание. Нажав на холодную латунную ручку, я тихонько открываю дверь.

Комната полна людей: женщин в длинных сверкающих блестками платьях и мужчин в смокингах. Они держат в руках бокалы с мартини и смотрят на меня, не двигаясь с места, не шевелясь. У меня даже мелькает мысль: может, это восковые фигуры или манекены, но тут одна из женщин прерывает молчание.