Иринарх Кромсатов - Лярва

Вторая встреча ребёнка с Волчарой не уступала первой в жестокости, болезненности и омерзительности. Часа через три после того, как Волчара вошёл в дом, Лярва, выпив с гостем изрядное количество водки, вдруг показалась во дворе. Молча подойдя к конуре, она взялась за её крышу обеими руками и, присев, принялась пинать Проглота одной ногой и шипеть, чтобы он убирался вон. Когда жалобно скуливший пёс наконец понял, чего от него требуют, и выскочил во двор, гремя цепью, Лярва встала на четвереньки, протиснулась в конуру сама и добралась наконец до девочки, испуганно жавшейся в угол. С ужасом дочь наблюдала, как мать, глядя на неё равнодушными, рыбьими глазами исподлобья, подползает ближе и ближе, крепко хватает за руку и, ни слова не говоря, влечёт за собой наружу, а затем, через двор, к крыльцу дома. В доме Лярва ввела ребёнка в ту самую первую комнату, где уже совершилось столько преступлений и где за столом на продавленном выцветшем диване восседал тот самый ненавистный девочке человек. Опять, как и в прошлый раз, мать сказала своей дочери бесстрастным, чужим голосом: «Сделай всё, что скажет наш гость. И не вздумай кричать!» — и удалилась.

В этот раз девочка действительно не кричала, так как сознавала всю бесполезность криков и жалоб. Она вынесла тошнотворную экзекуцию стоически и покорно, уже как необходимое неприятное жизненное явление, подобно тому, как больной глотает гастроэнтерологический зонд или терпит введение в мочеиспускательный канал катетера. Она лишь всё время старалась зажмуривать глаза, чтобы не видеть это синее и слюнявое лицо, старалась максимально отрешиться от происходящего и не слышать издаваемых звуков и ругательств, старалась не чувствовать… ничего. Именно вследствие своей покорности и первой в жизни попытки толстокожего, слепоглухонемого отношения к действительности Сучка физически пострадала в этот раз гораздо меньше, чем в прошлый, и, когда вонючая туша насильника наконец выпустила её из своих потных рук и захрапела прямо на полу, она смогла, не дожидаясь матери, тихонько выползти во двор. Там она долго, почти половину ночи отмывала ледяной водой из бочки всё своё маленькое поруганное тело.

А наутро Волчара, отдав Лярве установленную между ними таксу за девочку, уехал, но этот его визит имел гораздо более несчастливые следствия, чем прежний, ибо заронил в ущербное сознание Лярвы идею не только пассивно продавать себя мужчинам в ответ на их просьбы, но и самой активно предлагать им уже не только себя, но и девочку в пользование. И гадкое преступление над ребёнком, о котором раньше клиенты Лярвы не догадывались и не могли себе даже представить, теперь было им возвещено и привлекательно представлено самою же матерью продаваемой дочери. Справедливости ради надо сказать, что не все посетители этого дома соглашались на новое предложенное хозяйкою развлечение. Некоторых всё же смущала и останавливала некая живущая в сознании струна, дрожащая и не позволяющая перешагнуть через черту даже в состоянии опьянения. Однако другие согласились изведать новое и неведомое, а, попробовав раз, затем и привыкли.

Так новый ужас вошёл в жизнь обитавшей в собачьей конуре девочки. Она стала игралищем в руках приходящих мужчин — не слишком часто, но разве возможно в этом вопросе вести речь в категориях «часто» или «редко»? Они тоже, вслед за матерью, стали именовать девочку Сучкой, приняв с готовностью и послушанием это уродливое прозвище как само собой разумеющееся и естественное. Накинутый ею на себя покров толстокожести и отрешённости во многом спасал её сознание от так называемого сдвига, когда вследствие чрезмерности переносимых страданий вдруг происходит некий щелчок и в сознании наступает смещение границ, замена реального, нормального мировосприятия ирреальным и ненормальным. Не исключено, что длительная жизнь и взросление ребёнка в описанных чудовищных условиях, исключавших всякую возможность роста и развития личности, привела бы в итоге к печальной деградации этой личности, огрубению, упрощению и опустошению духа. Возможно, так бы всё и случилось, если бы уровень страданий оставался относительно неизменным по своей тяжести. На деле, однако, мучения девочки приближались ещё только к новому витку ожесточения, ибо бессердечие её матери не знало предела, а кровожадность — насыщения.

Произошла не психическая деградация личности; её опередила иная, не менее страшная метаморфоза — с телом девочки. Ведь наступила зима.