Виталий Михайлов: Паутина

– Ну, хорошо. Мне всё равно нужно было с кем-то поделиться этим, но я боялся, что мне никто не поверит, да ещё и будут смеяться. Вы оба знаете, что человек, который мне снится, делает очень много плохих вещей. Я очень переживаю, порой кричу и беспокою вас, но ничего не могу с собой поделать – мне очень страшно.

– Даже представить не могу, что тебе такого снится – мои сны меня никогда не пугали, – говорит Шестьдесят Вторая.

– Хотел бы я тоже сказать такое, – продолжает Девятнадцатый, – но не могу.

– Ну а дальше что? – дёргает его за рукав Сорок Седьмой. – К чему ты это говоришь?

– Сейчас всё поймёшь. Помните ту последнюю ночь, когда с нами был наставник Маро?

– Да. Ты так кричал, что он даже отпустил тебя раньше. Кажется, ты говорил что-то про собачку, – сказала Шестьдесят Вторая.

– Вот-вот. Всё дело в собачке. Она бросилась на него, когда он хотел войти в чей-то дом. Чужой дом. И тогда он ударил её. Ткнул ей чем-то в шею, и она повалилась на землю. Я испугался, мне стало жалко её, и я закричал. Вот тут-то и произошло что-то странное. Он услышал меня.

Девятнадцатый замолчал, наблюдая за тем впечатлением, которое произвели его слова на слушателей. Такого они явно не ожидали – сидят с застывшими лицами, а в немигающих глазах пляшет пламя свечей.

– Этого не может быть, – наконец произносит Сорок Седьмой. – Ты точно уверен, что он тебя слышал?

– Абсолютно. Когда я закричал, он чуть было не подпрыгнул: выпучил глаза, завертел во все стороны головой, пытаясь понять в чём же дело, а потом бросился бежать оттуда. Кажется, я его спугнул.

– А в следующих снах он кому-нибудь рассказывал об этом? – спрашивает девочка.

– Вроде нет, он почти ни с кем не общается.

Они молчат, переваривая услышанное.

– Послушай, Девятнадцатый, а ты пытался повторить это ещё раз? В смысле, закричать, чтобы он услышал? – говорит Сорок Седьмой.

– Нет, что ты. Даже не думал об этом. А если узнает наставник Лейен?

– Да, тут ты прав. Предлагаю пока закончить этот разговор. Мне нужно обо всём этом подумать. Но мы ещё поговорим. Позже.

Он собирается встать, но Девятнадцатый удерживает его за руку.

– Ну, так что, мы друзья?

Секунду Сорок Седьмой недоумённо смотрит на него, потом понимает смысл этих слов и улыбается.

– Конечно, друзья. Мы все связаны одной тайной, так что можешь рассчитывать на меня.

– И на меня тоже, – говорит Шестьдесят Вторая.

Мы совсем забыли о настоятельнице Дома, хотя нам не следовало этого делать, так как оставили её в весьма непростой ситуации. С нашего последнего посещения центральной башни прошло совсем немного времени, а по меркам дома вообще мгновение, но даже за это время Анна успела подумать о многом. Всё то, чем она жила (разрешите для простоты употреблять именно это слово) в Доме, начало терять смысл. Её высокое духовное звание, служение, доверие, оказанное ей, сменяется теперь греховными поступками, растущими, словно снежный ком. От неё воняет серой, если говорить точнее. Она вступила в переговоры со Злом, да ещё втравила в это одного из служителей. Конечно, Канос более подвержен соблазнам, чем она, но это не уменьшает её вины. Ведь именно под её покровительством находятся 2000 человеческих душ, разумеется, крупица в огромном мире людей, но всё же каждая из них священна. За каждой кроется чья-то жизнь. Убийство божьего существа – страшный грех, но предательство его души – ещё кошмарнее. За одну только мысль об этом её ждёт ужасная расплата.

Как же она могла допустить потерю контроля над ситуацией? Последние 200 лет в доме царили порядок и спокойствие. Одни рины постепенно сменялись другими, и ежедневная рутина этого процесса стала привычной. Два века безмятежности. Всё это время он не давал о себе знать, получив однажды от неё достойный отпор, правда, не без помощи наставника из блока 4А. Но и это вышло случайно, просто тот оказался в нужное время в нужном месте. Сейчас помощи ждать неоткуда – наставника давно уже нет в Доме, да и самой обращаться за помощью – значит признать своё бессилие, свою непригодность. А это грозит отлучением от службы и крушением всех надежд.

Ну вот, я только что сама признала, что надежда есть, думает Анна. Эта греховная мысль, и я доказала себе, что обратного пути нет. Неужели я обречена совершить это и стать проклятой?

Анна поднимается с кресла и подходит к окну. Осторожно открывает ставни и, приподняв подол платья, взбирается на подоконник. Ветер с жадностью набрасывается на неё, заставляя хлопать ткань платья и превращая тень от её фигуры в бьющегося в агонии призрака. Настоятельница спрыгивает на крышу (окна расположены очень низко) и медленно идёт к северной стене. Скоро она погружается в темноту, и лишь тонкая полоска месяца, словно чья-то ухмылка, висит над её головой.