Анна Тищенко - Тёмный лабиринт

– Кэти, – Генрих вновь отвернулся. Что же она делает, он и так себя едва сдерживает. Он кожей чувствовал тепло её тонких пальцев, с неожиданной силой сжимавших его руку.

– Кэти. Я ведь второй раз не пожалею.

Она то ли не услышала, то ли не поняла – шагнула навстречу и прижалась к нему всем своим маленьким, тёплым телом. И он не выдержал. Сжал в объятиях, покрывая лихорадочными поцелуями её лицо, руки, шею, волосы. Кэти откинула голову назад, закусила губу и застонала тихо, мучительно. Потом с какой-то сумасшедшей порывистостью обняла, прижавшись крепко, до боли. Тогда он поднял её на руки и понёс в темноту, на устланную шкурами постель. Подхватив её под ягодицы, посадил к себе на колени, широко разведя бедра. Грубая ткань брюк оцарапала нежную кожу, но Кэти едва это заметила. Затем он быстро и осторожно стянул с неё перчатки и, не переставая целовать, расстегнул корсаж… Кэти, цепенея от сознания собственного бесстыдства, робко запустила пальчики в его густые, иссиня-чёрные волосы, погладила сильную шею. Генрих тихо рассмеялся от удовольствия. Отстранившись, он быстро стянул с себя сюртук и бросил его на пол. Туда же минуту спустя полетел и корсаж Кэти. Она, сжавшись и ссутулив худенькие плечи, обхватила себя руками, не смея поднять взгляд, закусила губу, и его мучительно пронзила невинность всего этого. Сжав зубы, он крепко взял запястья, под тонкой кожей которых чувствовались все косточки и опустил вниз. Потом, не давая ей опомниться, опрокинул на постель. Кэти, вспыхнув от смущения, попыталась сжаться в комочек, чем вызвала в нём взрыв веселья, смешанный с жалостью. Он неторопливо снял с неё юбки, оставив только чулки и трусики. Кэти лежала на спине как мёртвая, крепко зажмурившись и сжав кулачки. Открыть глаза и посмотреть на стоящего рядом, и беспрепятственно разглядывающего еёмужчину она не смела.

– Кэти, – голос мягкий, почти успокаивающий.

Она медленно подняла взгляд, борясь с чудовищным смущением. Щёки залила жгучая краска стыда, когда она посмотрела на Генриха.

– Идём, – Генрих рывком поставил её на ноги, набросил на плечи чёрное шёлковое покрывало, до этого мирно лежавшее на стуле. Удивлённая, озадаченная, Кэти послушно подошла к огромному зеркалу, висевшему напротив кровати. Очень старое, местами потемневшее и покрытое пятнами, разъедавшими его гладкую поверхность, оно отражало большую часть комнаты, придавая ей зловещий флёр.

Странно, но тонкая шёлковая ткань дарила удивительное чувство защищённости. Кэти потуже стянула узел на груди. Генрих стоял сзади, обнимая её за плечи, и через тонкий шёлк она чувствовала прохладу его обнажённой кожи. Кэти сделала шаг вперёд. Из тёмной, покрытой пятнами тлена зеркальной глубины на неё взглянуло её отражение. Большие, перепуганные глаза из-за скудного освещения выделялись тёмными провалами на бледном личике. Но ещётемней были глаза стоящего за её спиной мужчины.

– Ты отражаешься в зеркале? – брови Кэти поползли вверх.

– А не должен?

– Но я думала… Ты же… вампир? Они же в зеркале не отражаются!

Генрих поморщился.

– Тебе надо поменьше читать книги для женщин. И побольше – посвящённые естественным наукам.

– Да? А вот можно ещё спросить?

– Да, мой юный вампировед?

– Ну… Насчёт кола в сердце…. И если вампиру голову отрубить?

– Хм. А ты поживи с колом в сердце и без головы. Хотя, насчет последнего….

– Что? – мрачно поинтересовалась Кэти, почуяв недоброе.

– Да как-то вспомнилась сказка о русалочке. Ведьма в оплату за ножки взяла её голос, лишив тем самым возможности говорить. Я вдруг задумался – возможно, именно это послужило залогом успеха – что принц в неё влюбился.

Кэти пристыжено опустила голову. Всё, она окончательно умерла в его глазах. Когда молчание стало невыносимым, она решилась взглянуть в его лицо. Генрих вздрагивал от еле сдерживаемого смеха. Так он не сердится?

– Так ты… не разочарован во мне?

– Как это возможно? – он нежно провёл пальцем по линии её подбородка, затем вниз, по тонкой шее и потянул узел, стянутый на груди. Это движение вернуло Кэти к реальности. Она судорожно стиснула ладонью тонкую ткань, не давая её развязать. Краска стыда мгновенно залила щеки. Одно дело в темноте, на постели, когда ты лишь жалкая игрушка в безжалостных руках рока, и от тебя ничего не зависит. Ну, или почти ничего. И совсем другое – глядя себе в глаза, осознанно позволять…

– Чего ты стыдишься?

Она растерялась.