Александр Кузнецов - Мир, в котором я живу… сборник I

Соседку свою вспомнил, Нину Васильевну, прощенье прошу у нее. Тогда зашел к ней за пару дней до этой внезапной отправки на фронт, попросил книгу почитать, сказал, на днях верну. Не вернул. Может матушка отдаст, но обещал-то я, не правильно это. Авось дома буду еще на этом веку. Сам и отдам.

Думаю о сестренке маленькой, как провожала меня на поезд. Смотрела глазенками своими непонимающими, но до боли тревожными. Эх, Катенька, милая моя. Будь умницей. Я так хочу, чтобы у тебя было все хорошо. Так соскучился по тебе. Ты, наверное, уже совсем большая стала. Полтора года – не малый срок.

Отец, тебя уж нет, но о тебе не могу не думать. Ты боевой офицер и погиб, как герой. Когда я иду в бой мне не страшно умирать только потому, что там, где-то в другом мире, где нет войны и потерь, меня будешь ждать ты. Такой усатый и в своем зеленом кителе сидишь за столом читаешь газету, а я зайду к тебе, сяду рядом, обниму и спрошу: «Бать, как дела?» а ты ответишь: «Как сажа бела!» и улыбнешься, а потом скажешь: «а давай партейку в переводного, Андрюха!»… эх, Господи, царство тебе небесное!

Мам, так холодно сейчас, но твои глаза, твои карие глаза согревают меня в любую стужу, мороз, холод, вьюгу иль хоть какое другое леденящее слух слово. Вот помню, кричала мне, когда я был еще мальцом: «Андрюшка, надень шапку паразит, простудишься!..» А сейчас лежу в драной шинели в окопе. Так хочется узнать, как ты сейчас себя чувствуешь, что делаешь, смотришь ли на звезды? Чувствую – смотришь. Увижу ли еще эти родные глаза, пролившие немало слез на своем веку. Не волнуйся маменька, тебя и Катюшку в обиду не дам. Как вспомню, как отца к небу отправляли, плакала ты тогда, любимая моя, не хочу, чтоб повторялись твои слезы и по мне. Но должен ведь кто-то быть здесь. Кому-то нужно спасать нас от нас.

Как жаль, что войну придумали люди. Иначе бы ей было оправдание. А так гибнут ежедневно сыны и мужья, жены и дети, любовь и надежда, прошлое и будущее, время и основание, счастье и красота… Моя жизнь, как и тысячи других, завтра может оборваться и для мира, человеческого, это меньше чем комариный укус, это просто пропавшая пылинка. Но для семьи я, как и все остальные это история и родня. И наша жизнь – это самое дорогое, что для них может быть на свете. Мы хотим смотреть в глаза живых людей, а не на фотографии, хранимые под сердцем. И если мне завтра суждено увидеть отца, то пусть моя мама и сестренка будут в безопасности, и я погибну здесь не зря. Пусть они не торопятся взглянуть на наши умиротворенные лица. Вдвоем нам будет не так уж скучно.

Кузнецов А. С., Конкурс самодеятельности

Я не помню, как наступил рассвет. Было ли вообще это явление в тот день?! Не знаю. Но несмываемой краской в моих воспоминаниях написан тогдашний бой. Он словно книга жизни, всегда открыто лежит на рабочем столе моей памяти.

Копченое небо нависло над нашим батальоном. Оно было истерзано бесконечным потоком дыма. Земля, что нами возделана, будто маленькое дитя, дрожала от осадков в виде гранат и пушечных снарядов. Вспышки выстрелов на горизонте раз за разом сбивали с ног кого-то из бойцов, отправляя их далеко-далеко от войны, где нет выстрелов и боли. Некоторые нарочно падали от страха и утыкались лицом прямо в земь, другие просто теряли сознание.

Мы шли на прорыв. Необходимо было откинуть немецкие силы на пару километров назад. Отступать нельзя.

После артобстрела, командир мой, Саша Румяный, подал команду «к бою»! И мы с криками «ура» бежали на противника. Но войско редело, встречая сопротивление на пути. От адреналина, который в тот момент был в сосудах вместо крови, я даже не чувствовал веса винтовки в своих руках. Она стала частью меня. Я старался не думать о страхе, который так и норовил сделать мне подножку. Пули свистели в метре от меня, что казалось, вытяни я руку в сторону и тут же её пронзит острая боль. Крики раздавались со всех сторон. Это были самые разные крики: команды, предсмертные стоны, зовы о помощи. Я видел, как мои товарищи, такие же, как и я, падали замертво.

Не помню, как меня ранили и откуда. Мне казалось, я бежал без устали до конца. Лишь в последний момент, когда я опустил голову, то увидел выжженную траву перед собой и понял, что уже лежу. Даже упав, мне думалось, что я бегу и вот-вот запрыгну во вражескую траншею. Однако тело рядового Василькова, раненое в грудь осколком, раскинулось в жерле битвы, умиротворившись средь бушующего зла. Больше я ничего не помню о том дне, но поверьте, я не хотел бы знать и этого. Ведь леденящим эхом в моей голове навечно звучит пальба и стоны моих товарищей.