Александр Холин - Ангел русской культуры

Император, хоть и слыл среди французов величиной не робкого десятка, только с потусторонними силами воевать был не готов, поэтому в то же утро французские войска в панике оставили Москву под дивное пение ирмоса Святой Девы.

Лишь корсиканская мстительность всё же не дала Наполеону убраться без скандалов. В Кремлёвских подвалах солдаты заложили множество бочек пороха – чтобы получилось этакое публичное хлопанье дверью на прощание. Как ни странно, этого не свершилось. Французские бомбардиры не смоги взорвать ни одной бочки. То есть адское пламя не смогло сожрать Кремль под покровом Царицы Небесной.

На этот исторический факт материалисты-нигилисты тут же сочинили многомудрые объяснения, не выдерживающие никакой критики.

Обратимся к двадцатому веку. Фашисты в 1941 году рвались в ту же Москву, с конкретной установкой командования – взять столицу любой ценой. Глава правительства Советского Союза и генералиссимус Иосиф Сталин был в свои юные годы семинаристом в грузинском Тифлисе, и худо-бедно был знаком с энергетикой Космоса, доступной только Пророкам. Вот почему Сталин нашёл в Донском монастыре блаженную Матронушку, московскую пророчицу, известную в народе. Матронушка успокоила его: «Богородица не допустит врага в столицу. Надо только икону с её образом, написанным евангелистом Лукой, трижды обнести вокруг Москвы, хоть на самолёте. Вдобавок к этому необходимо открыть все московские храмы, где священники должны читать «Неусыпаемую Псалтирь». Требование было исполнено. Москва была спасена.

С чудесами мы сталкиваемся каждый день, только не желаем ничего видеть, мол, не может быть ничего такого, чего человек объяснить не в силах. И всё же доступ к энергии Космоса люди чувствуют. Особенно из мирских людей к этому расположены писатели, музыканты, поэты, художники. Просто потому, что с параллельным Зазеркальем, благодаря духовному таланту, у них более короткая связь.

Почему это так – никто до сих пор ответить пока не мог, но эта книга, может быть, приоткроет завесу Истины, недоступной пониманию человека. Кстати, курсивом здесь отпечатаны чудом уцелевшие цитаты из давно сгоревших романов.

Тяжёлые, плотные, налившиеся маслянистой сажей августовские тени прыгали по стенам, пытаясь иногда подкрасться сзади к Никите и цапнуть его за спину свежезаточенными лаковыми когтями. По телу пробегали суетливые мурашки, вспыхивающие мёртвым ледяным прикосновением. Жёсткий геометрический узор из теней вместо того, чтобы скрыть, яснее выделял и очерчивал стоящую в комнате ширпотребовскую стенку. Диван из карельской берёзы тоже белёсым пятном разрывал объятия теней.

В углу примостился японский телевизор, но, несмотря на его высокое качество, он был развернут к стене, дабы не привносил дисгармонию в тихую жизнь дачи. Конечно сам «японец» ни в чём не провинился: слишком много было негатива в различных программах и новостях.

Возле пылающего камина стояли два кресла, изрядно потрёпанных, с выпирающими пружинами, но таких мягких и удобных, что они получили название «каминных». Почти вся мебель на даче собралась покладистая. Проблему составлял только антикварный, весь в деревянных резных рюшечках, секретер.

С ним даже краеугольные тени не желали связываться, поскольку именно его деревянная утроба хранила рукопись недавно законченного романа, который несколько раз уже переписывался и однажды чуть не был сожжён… в пылу, так сказать, страсти. По счастью огню тогда пообедать не удалось, потому что всё обошлось без лишних жизненных выкрутасов. Рукопись по-прежнему дожидалась своего часа то ли сожжения, то ли издания в лакированном брюхе своего деревянного хранителя, у которого был важный вид героя, который спас от огня не только рукопись, но и самого себя.

Пожилая яблоня, давно уже переставшая плодоносить, скреблась в окно, словно просясь обогреться в этот не по-летнему холодный вечер. И, казалось, что этот скрип когтями яблони по стеклу, в темноте сада, старался привлечь внимание хозяина дома, который вёл опасный разговор с огнём.

Никита сидел у камина и отрешённо бросал в огонь исписанные листы. По одному. Он, словно видавший виды классик, сжигал очередное, только что законченное произведение, поскольку многие из классиков когда-нибудь обязательно сжигали свои опусы. Какой же он, Никита, писатель, ежели не предаст огню рукопись? И уж тем более никогда не станет классиком, ежели не сожжёт какую ни на есть писанину, которую должен подарить огню вместе со своим потом и кровью….