Дмитрий Видинеев - Территория. Этот город ждёт тяжёлая ночь

– Все эти фиолетовые бутоны и щупальца появились после того, как один идиот со своей компанией взорвал каменное дерево, – он произнес эти слова с нескрываемой злостью.

– Каменное дерево? – Рита на секунду остановилась и пошла дальше. – Я всегда верила, что каменное дерево – оберег. Но кому вообще пришло в голову…

– Черномору! – сказал Вой, будто выплюнул сгусток желчи. – Знаете такого?

– Кто ж в Тихой пади не знает Черномора? – Рита выглядела озадаченной. – Вроде бы хороший человек. Это ведь на его деньги построили церковь, и содержится собачий питомник. Я всегда была о нем хорошего мнения.

Вой невесело усмехнулся.

– О, да, он был еще тот артист!

– Был?

– Черномор сдох, я сам это видел, – ровным голосом ответил Вой.

Некоторое время шли молча, а потом Рита спросила, ни к кому конкретно, в общем-то, не обращаясь:

– Что теперь будет?

Вой тяжело вздохнул.

– Я не знаю.

Скоро они вышли к гаражам, а через пять минут уже следовали по Улице Мира. Ураган оставил в городе свой разрушительный след: вдоль дороги лежал поваленный тополь, чудом не задевший припаркованный рядом автомобиль. Возле парикмахерской в луже валялся синий рекламный щит. Везде были разбросаны обломанные ветви.

– Спасибо вам за все, Семен, – сказала Рита, когда они дошли до больницы. – Вам тоже не мешало бы в больницу…

– Позже, – с трудом улыбнулся Вой. – У меня собака целый день одна дома. А вы в «скорой» все расскажите. Вряд ли вам поверят, но полицию вызовут. А потом…

– Что потом? – с пылом спросила Рита.

Вой нахмурился.

– Я не знаю, но на вашем месте, я не выходил бы в ближайшее время из дома, – он потрепал мальчика по голове: – Пока, Дениска, ты храбрый пацан.

Мальчик хлюпнул носом и прижался к ногам матери.

«Надеюсь, с ними все будет хорошо», – мысленно пожелал Вой, а потом повернулся и зашагал в сторону своего дома.

Эдик вышел из бытовки сторожа и направился к собачьим вольерам. Он улыбался, но улыбка была странная, словно нарисованная темно-синей краской на серой стянувшейся коже лица. Он слышал, как позади в бытовке хрипит бьющийся в конвульсиях пожилой сторож. Но через несколько секунд хрипы заглушил яростный лай собак. Эдик остановился, с хрустом в шейных позвонках покрутил головой, на его спине между ребер в сгустках темной слизи извивались блестящие нити.

Собаки, словно обезумев, носились по вольерам, надсадно лая, некоторые скулили, забившись в угол и дрожа всем телом.

Эдик открыл рот, из горла вырвалось утробное урчание, по нижней губе и подбородку потекла пузырящаяся жижа. Он прошел еще немного, зайдя в лужу, в которой отражались плывущие по небу тучи, и резко согнулся, будто получив удар в живот. Нити в спине издали чавкающий звук, извиваясь в слизистой массе, а потом начали вытягиваться. Эдик отрыгнул в лужу сгусток темной желчи. В глубине его черных глаз горели бледные огоньки. В следующее мгновение он задрожал, захрипел. Нити, как стрелы, метнулись в разные стороны. Пролетев сквозь сетки вольеров, они вонзались в тела собак, проникали под кожу. Собаки визжали, катались по земле и старались зубами вырвать нити.

Молодая крупная дворняга из крайнего вольера металась, обезумев от ужаса. Она бросалась на сетку, отпрыгивала, снова бросалась. Черная нить настигла ее в прыжке – обвилась вокруг шеи, швырнула на землю и вонзилась в ухо. Дворняга засучила лапами, из пасти потекла пена, глаза затянулись темной пеленой.

Бультерьер, у которого не было одной лапы, вцепился челюстями в нить и, яростно рыча, замотал головой. Пасть и язык жгло, но он не ослаблял хватки. Сквозь сетку влетела еще одна нить. Бультерьер бросился в сторону, сбив миску с водой. А потом его швырнуло вверх, спину пронзила боль, брюхо стянуло. Он упал и, вспарывая когтями землю и вытаращив глаза, пополз. Из оскаленной пасти текла густая слюна. Через секунду пес коротко, по-щенячьи, взвизгнул, затрясся. Челюсти разжались, вывалился распухший окровавленный язык.

В соседнем вольере резко прервался отчаянный визг болонки, когда нить вонзилась ей в глаз. Собаки в дальних клетках надрывались от лая. Эдик, согнувшись, стоял в луже и медленно крутил головой, на напряженной шее пульсировали жилы. Он зашипел, раскрыв до предела рот, и в жижу на спине, как по команде, втянулись нити.

Эдик разогнулся, сплюнул густую слюну и направился к следующим вольерам. А из бытовки, шатаясь, вышел старик сторож. Одежда была в крови, щека разодрана. Как пьяный он проковылял несколько шагов, рухнул на колени и, задрав лицо вверх, издал звук похожий на рев и вой одновременно. Из блестящих черных глаз вдоль переносицы текла серая слизь. Кисти рук бешено тряслись, будто существуя отдельно от тела.