Златомира Ольгерд - Виражи бумеранга. Записки колдуньи. Книга первая

На это письмо отца я не ответила. Почему – не знаю. Слова о передаче колдовства я как-то и не восприняла даже. Меня расстроило известие о смерти тётушки. Но в силу возраста, и потому что мы уехали из этого города, когда мне было одиннадцать лет, то до сердца это как-то не дошло. Видно не зря пословица народная говорит: «С глаз долой – из сердца вон». С ней мы не переписывались, так как уехали тогда неожиданно. Адреса я не знала, а матушка мне не давала его. У неё свои обиды на эту семью.

Мне она никогда не рассказывала, а отец не умолчал. Но и это было потом. Позже в памяти не раз всплывали слова из письма отца о том, что бабушка была колдуньей. И происходило это в периоды, когда я в гневе выпуливала какие-либо мерзости, вроде «…чтоб тебя…», и в адрес какого-либо человека или даже животного, и с ним что-то происходило. И не обязательно фатальное, но происходило. Вот ведь…

Уже позднее, будучи взрослой, я поняла всю мерзость и нередко драматические последствия таких посылов. А тогда… Из-за угрозы насмешек надо мной, я никогда и нигде не озвучивала слова отца о том, что бабушка была колдуньей. Времена не те были, чтобы такую правду в люди выносить. Засмеяли бы – это в лучшем случае. Уже позднее я узнала и то, что моя прабабушка, бабушка отца, была чисто таборной цыганкой. И тоже колдуньей. Это как-то объяснило мне, отчего у меня такая паталогическая любовь к цыганам и всему что с ними связано: песни, танцы, одежда – в детстве любила надевать на себя все цыганское: юбки, платья, монисто, индерако. Бабушка уже была помесью. Отец – двойная помесь.

Ну, во мне уже малая часть тех самых, степных кровей. И тем не менее, от этих кровей мне досталось очень многое: петь цыганские песни, плясать цыганские танцы, играть на гитаре, слух и голос – это все от них, вольных предков. Теперь я понимаю, что и колдовство – от них – от бабушки и прабабушки. И вспомнила лето шестьдесят четвёртого. Тогда мне было семь лет, и я много не понимала. Лишь много лет спустя, я все сопоставила, связала и поняла, что продолжательницей своего чернодейства она выбрала меня. Я хорошо запомнила своей необычностью ту, почему-то очень светлую майскую ночь. Бабушка умирала. Дом был пятистенок. Бабушкина кровать стояла у печи, сторона которой была и стеной комнаты. Тёплое местечко. Как она умирала, я позже напишу.

Когда мне исполнилось семнадцать с половиной лет, я решила начать самостоятельную жизнь. Правда тогда ещё не решила, чем буду заниматься, хотя профессия у меня уже была. За полтора года до этого я закончила десятимесячные курсы киномехаников, благополучно отработала практику, и получила «корочки» киномеханика второй категории. Но случайная встреча определила мою дальнейшую судьбу. Жила в деревне недалеко от Волоколамска, у бабушки – матери моего отчима, куда мы переехали в тысяча девятьсот семьдесят пятом году из Магаданской области. Мне почему-то было неуютно у неё. Хотя нужно отдать должное – она была добра ко мне, не обижала. Однажды я пошла по воду к колодцу и встретилась там с девушкой из соседнего дома. Она работала в Волоколамске на швейной фабрике. Предложила и мне устроиться к ним. Я не раздумывала. Хотелось уехать из деревни, из дома бабушки. Устроилась я на фабрику ученицей швеи. До восемнадцати лет оставалось два месяца, и потом меня посадили бы на какую-нибудь операцию пошива – на фабрике шили зимние и осенние пальто. Месяц я ездила в город из деревни. Уставала, конечно: рано вставала, поздно возвращалась. И однажды мы со своей соседкой решили снять комнату на двоих, чтобы не ездить. Решили – сделали. Уже не помню кто нам посоветовал сходить к одной пожилой женщине – для нас молодых она была такой. У неё был свой частный дом недалеко от фабрики – метров четыреста-пятьсот всего.

Мы пришли к ней. На мою подружку-соседку она как-то мельком взглянула. А на меня в упор и очень пристально минуты две смотрела. Она чем-то напоминала ведьму-панночку из нашего советского ужастика «Вий». Провела она нас в дом. Ничего так, ухоженный. Поговорили. Согласилась она нас взять на постой. И даже не за деньги, а за помощь по хозяйству. Нам и вовсе было на руку, так как у меня-то вообще ещё заработки ученические были. Едва на поесть хватало. Не говоря уже о покупке каких-либо вещей для себя. Но я не заостряла на этом внимания, поскольку не была избалована нарядами от кутюр. Так что устраивала та одежда, в которой я ходила. В общем, приняла нас наша квартирная хозяйка, и стали мы жить-поживать, огороды копать, полы мыть, подметать двор и так далее. Прямо как внучки бабушкины. Подружка моя вскоре дала деру к маменьке – там её так не загружали работой. А я осталась. Привычная, не белоручка – у нас всегда хозяйство было немалое: огород, скот, куры, теплицы, парники.