Владимир Пуховцев - Прόклятый город

Моим выступлением сразу заинтересовались в обкоме, но тут в партии началась катавасия, и стало не до него. Он живо перебрался в кресло председателя исполкома, и очень резко начал перевоплощаться в демократа. Он был из тех, кому необыкновенно везёт по прямому недосмотру судьбы.

Начать пакостить мне он так и не успел, так как я, просчитав варианты, срочно воспылал желанием получить второе высшее образование и по направлению горкома убыл на учёбу в Киев.

Нехорошее чувство в глубине души шевельнулось значительно сильнее.

На этот раз с бывшим шефом мы простились уже окончательным рукопожатием, и я пошёл брать билет на поезд в Кабминовской кассе. О преимуществах такого метода приобретения проездных документов я умолчу, так как они совершенно очевидны даже для тех, кто с ними не сталкивался никогда. Скажу лишь, что в наличии совершенно, казалось бы, странным образом, оказались билеты не просто в купейные вагоны, но и нижние полки в этих самых вагонах.

Имелись и билеты в СВ, но к трате денег я всегда привык подходить рационально: двенадцать часов пути были явно несопоставимы с суммой, которую следовало отдать за это сомнительное удовольствие.

С билетами так было раньше и, я не сомневаюсь, будет и в ближайшем обозримом, в том смысле, что его можно будет обозревать лично и непосредственно, а не из деревянного, тесного пристанища на глубине парочки метров, будущем. Сознание, взяв за мерило скромность, тут же выдало «на гора» – «ещё лет тридцать-тридцать пять».

Мысль о деревянном и тесном пристанище вновь ощутимо шевельнула нехорошее предчувствие. Вспомнилась фраза, известная, как «закон Мёрфи»: «Всё, что плохо начинается, заканчивается ещё хуже».

До отправления поезда оставалось более пяти часов и моя «немецкая малая часть», тут же воспользовавшись этим обстоятельством, немедленно возжелала осмотреть столицу и лично оценить происшедшие с ней за два года изменения.

В оценке увиденного обе части сошлись единогласно – чересчур западно-подражательно, местами аляповато до уровня гротеска, и только в единичных случаях изменения признавались соответствующими нормальной логике.

Людей оценивала исключительно моя «славянская большенькая». Было признано удивительным и негативным то, что с лиц подавляющего большинства встреченных мной киевлян исчезли улыбки. Раньше, когда ты передвигался по любой из центральных улиц Киева в пиковое время, обязательно складывалось впечатление, что в этом городе проживают в целом довольные жизнью люди. Сейчас лица людей были хмурыми, озабоченными. На них явно читалась неуверенность в завтрашнем дне. Просто поразило количество людей, просящих милостыню.

Темп передвижения масс по улицам, по сравнению с прежним, заметно возрос. Мне всегда нравился прежний Киев тем, что люди в нём не носились сломя голову, как москвичи, были доброжелательными и всегда готовыми помочь.

Когда я случайно забрёл на Центральный стадион, где некогда победно блистало киевское «Динамо», я с удивлением увидел гигантскую барахолку. Тысячи людей, расстелив прямо на земле кусок полиэтиленовой плёнки и разложив на нём товар, продавали всякую всячину. Тысячи людей ходили, разглядывали, торговались и покупали эту всякую всячину.

С ещё большим удивлением среди множества продавцов я узрел несколько своих бывших преподавателей. Самый мало остепенённый среди них был кандидатом исторических наук.

Моя уверенность в правильном прогнозе относительно будущего государственного образования, в котором я сейчас находился и гражданином которого являлся, укрепилась ещё более.

Мировой исторический опыт неопровержимо свидетельствовал – там, где наука не в почёте, следует обязательно ждать либо перманентной неопределённости, либо полнейшей анархии, которую прихлопнет диктатура. В обоих случаях жителей подобной державы, то есть и меня в том числе, ожидала нелёгкая борьба за выживание.

Киевские изменения начали утомлять даже мою «немецкую» составляющую своим идиотизмом. Согласитесь, странно наблюдать явно гордого своей оригинальной футболкой молодца, на которой по-английски написано «Я – дурак!». Или кафе, высшей, как извещал режим работы, категории, название которого, выписанное на вычурной вывеске под готику, переводилось с английского как «кладбище». Независимо от меня сознание переключилось на анализ понятия «высшей категории» и пришло к выводу о его абсурдности, поскольку кафе высшей категории – это есть ресторан. Снова захотелось назад в Германию и нехорошо заныло сердце.