Александр Курников - Паблисити эджент

Суетинка, когда-то Суйкин переулок, одна из старых частей города, не так уж давно тут стояли деревянные, одно, двух и трёх этажные дома с каменными первыми этажами, с внутренними, обжитыми двориками, курями, собаками и огромными свиньями, валяющимися в грязи прямо на проезжей части, так как асфальтированной дороги тогда ещё не было. До революции жили здесь мелкие купчики вперемешку с мещанами и служащими, стояло несколько контор, богадельня, православное женское духовное училище, с общежитием при нём. А теперь…, теперь и глазу зацепиться не за что. Почти не за что. А ведь был когда-то целый мирок, патриархальной, кондовой, купеческо-городской жизни. Сколько поколений тут сменилось, и какими были эти люди, сейчас вряд ли кто ответит, а ведь жизнь была….

Встреча произошла как-то совсем уж обыденно, как будто мы только на прошлой неделе расстались и точно знали, что сегодня встретимся. Я подъехал к дому, позвонил, он вышел, мы пожали друг другу руки и он без лишних слов сел в машину. Всё. А с другой стороны чего я ещё ожидал? Мы ведь особо никогда не дружили, хотя были знакомы ещё со студенческих времён и частенько пересекались на разных сейшенах и вечеринках.

– Какими судьбами? – Вежливо осведомился я. Он зябко поёжился.

– Отвык я от наших холодов.

– Это, как ты знаешь, ещё не холода.

– Знаю, потому и хочу поскорее разобраться с делами.

– Хм, неужели в Китае теплее?

– В каком Китае?

– В Китайском конечно. – Он помолчал пару секунд, соображая наверно, что такое Китайский Китай, где он находится и чем отличается он другого Китая, того, который КНР.

– Причём тут Китай Вась?

– Как это причём, ты же туда уехал и вроде как женился даже, там. – Сеня заржал и, как-то сразу вся неловкость, напряжённость первой встречи поутихла, немного сгладилась. Как будто в машине ехали не Арсений Николаевич и Василий Александрович, бывшие деловые партнёры, а Сеня и Вася, добрые приятели, любители вина и женщин, как было когда-то.

– Ну граждане, я с вас прямо худею. – Досмеиваясь вытянул он. – Это кому же такая дикая мысль в голову пришла?

– Да кто ж сейчас вспомнит. – Буркнул я, удивляясь как это можно было поверить Женке Соболевой, первейшей сплетнице среди всех моих знакомых сплетниц, имеющей самый длинный язык из всех известных мне языков.

– Ох, люди, люди. – Не понятно чему вздохнул он.

В ресторан он меня всё же пригласил, только выпивать мне было нельзя, а значит пятьдесят процентов всего удовольствия, я однозначно потерял. Ну да ладно, хоть поем вкусно, а поесть было чего, Сеня расщедрился.

– Ну так где же ты был, если не в Китае? – Решил удовлетворить я своё любопытство, после того как удовлетворил первый голод маленькой порцией говяжьей отбивной с шалфеем и ещё какой-то хренью.

– Индия, Иран, Эмираты.

– Вот это да, а на ком ты там женился?

– Да кто тут у вас сивым мерином заделался!? Я и не разводился даже!

– Во как. – Сказал я многозначительно, но лишь для того, что бы поддержать разговор, и сильно не отвлекаться от жареных свиных рёбрышек в соусе барбекю. Цимус, советую, особенно вегетарианцам.

– Вот так.

– Значит и в Китае ты не был, и не разводился, и в монахи Шаолиньские не пошёл. – Тут Сеня фужер с водкой чуть мимо рта не пронёс.

– Ты это серьёзно?

– Серьёзней некуда.

– Мама рОдная. Ну трепачи, лишь бы языком почесать.

– А чего ещё делать Сень? Тут ведь скука смертная, дом, работа, работа, дом. У всех дела, заботы, дети, тёщи, ремонты, машины и прочие сады, дачи и огороды. Друзей видим редко, а про приятелей, и говорить не чего. Вот ты спроси меня о наших общих знакомых, я лишь руками разведу, хотя далеко не так занят, как они все.

– Да ладно тебе жаловаться, везде так, и всегда так, по-другому быть не может. Мы взрослеем…

– Скорее уж стареем. – Перебил я и, заказал себе двести пятьдесят коньяка, решив ехать, домой на такси, и получить-таки свои сто процентов удовольствия.

– Нет, пока ещё взрослеем, – не согласился седеющий Арсений Николаевич – стареть мы начнём тогда, когда нам жить станет не интересно, когда мы перестанем удивляться чему-либо, хотя бы той же самой неистребимой человеческой глупости. Старость это когда тебя уже абсолютно ничего не волнует. – Заключил он.

– Скажи это буддистским монахам, вот они удивятся.

– А причём тут монахи? А, ты об этом, о самоограничении. Ну да, есть что-то в буддистах и стариках общее. Хм, и правда есть. Только одним хочется, что бы хоть что-нибудь хотелось, а другим хочется что бы ничего не хотелось. – Он поднял свой фужер, я рюмку и мы выпили за религию. – Так о чём это я?