Николай Асламов - Шаг вперёд, два назад

Готфрид попытался вспомнить, как выглядят его домашние, но не смог. Как-никак, семь лет их не видел.

– Смотри! – шепнул Гильберт, приподнимая рогатину. – Точно самка!

На поляне, в стороне от огня, но без всякого страха перед пламенем, сидела волчица с четырьмя рослыми волчатами. Они пожирали оторванную человеческую ногу. С увлеченным чавканьем и урчанием волчата отпихивали друг друга в сторону и рвали друг у друга куски. Взрослый зверь то и дело прихватывал за холку то одного, то другого щенка, прекращая ссоры, но детеныши практически сразу возобновляли возню и потасовки.

Никаких других частей тела видно не было.

– Какого… – ошарашенно произнес Конрад, шедший чуть позади, и, грубо растолкав товарищей, побежал. Друзья, не сводя глаз с жуткой картины, двинулись за ним. Как подумалось Готфриду, не с какой-то целью, а просто чтобы не отставать. Оставаться одному в ночном лесу совершенно не хотелось.

Испуганные волчата отпрянули в сторону, а волк, точнее волчица ощерила зубы и встала перед сильно погрызенной ногой, защищая то ли детенышей, то ли добычу.

Конрад подхватил древко рогатины второй рукой и встал в стойку, намереваясь ударить, но тут раздался такой рев, что с ближайших к поляне деревьев упал снег. Три головы одновременно повернулись в сторону ельника и увидели то, что забыть теперь не смогли бы до самой смерти.

Одна из елок была украшена внутренностями. Размотанные кишки по спирали опоясывали деревце. На ветвях то тут, то там лежали вырванные куски бесформенной плоти. Верхушку украшала оторванная человеческая голова с широко раскрытым ртом. Она была слишком тяжелой для тонкой вершины, поэтому сильно завалилась на бок, щурясь полузакрытыми глазами на оторопевших друзей. Увиденное настолько не укладывалось в голове, что Готфрид даже зажмурился, пытаясь прогнать наваждение. Кто и, главное, зачем нарядил дерево таким жутким образом? Кому и что этим хотели показать?

И тут из ельника вышел волк. Матерый самец с очень темной шерстью медленно вылез из-под ветвей и отряхнулся. По шкуре, слегка присыпанной снегом, бегали огненно-рыжие сполохи, словно у адской гончей. Зверь коротко рыкнул и пошел прямо на людей. Он обнажил клыки, прижал уши. С каждым шагом он непостижимым образом увеличивался в размерах: зверь раздавался вширь и ввысь, и вовсе не потому, что шерсть вздыбилась от ярости, – чудовищный волк наливался силой. Щенки, испуганно скуля, потрусили в его сторону, а самка попятилась, продолжая рычать и щериться на застывших в ужасе мальчишек.

Втрое выросший самец встал на задние лапы, короткие и приземистые, и с места прыгнул на Конрада. Тот даже рогатину поднять не успел. Когти чудовища располосовали стеганую куртку, как льняную рубаху, и вошли глубоко в грудь. Тварь на мгновение замерла, а потом рывком вытащила лапу, с мерзким чавканьем выдернув из тела Конрада кровавый ошметок.

Готфрид почувствовал, что ноги его приросли к земле. Ему вдруг очень захотелось проснуться за праздничным столом у рождественского камина, но кошмарный сон и не думал заканчиваться. Гильберт с отчаянным криком бросился на чудовище с рогатиной.

Широкое лезвие длиной в две пяди вошло точно между ребер. Чудовище, рыкнув, поперло на человека, навалилось, насаживаясь на острие до самого упора, не дающего рогатине войти слишком глубоко в тело, и пару раз взмахнуло когтями, пытаясь достать человека. Гильберт при всем желании не смог бы устоять под тяжестью этой туши, поэтому, уперев древко в землю, присел почти до самой земли, пытаясь удержать нужный угол наклона и одновременно избежать страшных когтей.

Готфрид, стряхнувший наконец оцепенение, подскочил сбоку, выхватил из-за пояса топор и мощно, с размаху рубанул по мохнатой спине, целясь немного выше хвоста.

Есть!

Ноги твари подкосились, а уши заложило от нового рева. Гильберт, дрожа от страха и нечеловеческого напряжения, с большим трудом опрокинул лязгавшего зубами зверя на бок, и Готфрид рубанул еще пару раз по мощной шее. Фонтаном брызнула кровь. Гильберт, провернув и вытащив рогатину, отскочил в сторону, а Готфрид рубил еще и еще, словно сумасшедший, и не понимал, почему же никак не удается перерубить шею.

– Хватит, Готфрид, хватит! – орал ему на ухо Гильберт, пытаясь за плечи оттащить друга от монстра. Оруженосец попятился и наконец бросил топор в снег. Забрызганные кровью руки тряслись, как у последнего пьяницы.

И тут монстр зашевелился, перевернулся на бок, затем встал на все четыре лапы и с хриплым отрывистым лаем поднялся на две. Нарочито медленно, чтобы показать людям, как затягиваются страшные раны на шее и могучем торсе. Торжествующая ухмылка твари выглядела так жутко, что у Готфрида все внутри оборвалось.