Бром - Потерянные боги

Чет навел пистолет на Ламию, стараясь прицелиться. Прижимая к груди ребенка, она злобно смотрела на него сквозь рой призраков, а потом ее глаза изменились, до краев наполнившись любовью, нежностью и добротой.

– Чет, я люблю тебя.

– Нет, – сказал Чет, но пистолет вдруг налился тяжестью у него в пальцах, и его рука начала опускаться.

Дети продолжали роиться вокруг Ламии, они множились, одевая ее бурлящим, клубящимся покровом. Она, сбиваясь и моргая, отмахивалась от них Сеноевым ножом. И каждый раз, как она это делала, каждый раз, как падал и опускался нож, Чет видел в ней не мать, к которой он стремился всем своим существом, а нечто темное, нечто дурное и зловещее. Он видел лилит, видел ее серебряные пульсирующие глаза с черными щелями зрачков.

Кто-то кричал. Женщина.

– Стреляй, Чет! Стреляй в нее!

Этот голос был Чету знаком. « Триш», – прошептал он, оторвал взгляд от Ламии, посмотрел на Триш, на женщину, с которой он через столько прошел, ради которой столько страдал – и вспомнил, какая она, любовь, на самом деле.

Он поднял пистолет, шагнул вперед и уперся стволом Ламии в грудь. А потом дважды спустил курок.

Ламию отбросило к стене. Она испустила страшный, нечеловеческий вопль. Чет попытался выхватить своего ребенка у нее из рук, но тут глаза лилит вспыхнули, она рванула ребенка обратно и сделала выпад ножом. Чет отпрянул, запнулся об один из стульев, стоявших на крыльце, и упал.

Ламия развернулась и, спотыкаясь, бросилась в дом, прижимая ребенка к груди. Чет поднял револьвер, но передумал стрелять: он боялся задеть Эми. Он прыгнул за Ламией, но та успела захлопнуть перед его носом дверь. Он схватился было за ручку – заперто – и принялся бить ногой в створку. С четвертого раза дверь распахнулась.

Ламии нигде не было видно.

Чет вошел в дом. Там стоял полумрак; кровавый след темнел на полу, на лестнице. Он направился вверх по ступеням, перезаряжая на ходу пистолет.

Дети тоже двигались вверх по лестнице, огибая его, будто дуновения ветра. След исчезал под дверью в дальнем конце коридора, но Чету уже не нужны были подсказки. Дети сплошным потоком текли сквозь закрытую дверь – физические преграды не значили для них ничего.

Он услышал вопль, потом заплакал ребенок. Чет взялся за ручку, повернул, навалился на дверь. Та была не заперта, и Чет неловко ввалился в комнату. Замер.

В комнате было темно, но света, падавшего из коридора, было достаточно, чтобы Чет увидел – Ламия мертва. Она не двигалась, глядя в потолок невидящим взглядом совершенно черных глаз. Она лежала в центре огромной лужи крови; рядом валялся нож, а ключ она прижимала к груди. Ребенок, его дитя, сидел в сгибе ее локтя и вопил.

Видно было, что Ламия пыталась собственной кровью очертить вокруг себя и ребенка круг. Было даже несколько символов, которые она явно нацарапала второпях. Он содрогнулся при мысли о том, как близко она была к тому, чтобы создать дверь и сбежать – неизвестно куда – с ребенком, ключом и ножом.

Эми кричала все громче, и Чет ступил в круг, не переставая держать Ламию на прицеле, и забрал из ее мертвых рук своего ребенка. Пули проделали у Ламии в груди огромные дыры, но Чет слишком много времени провел в Чистилище, чтобы это его успокоило. Он вытащил из ее окровавленных пальцев ключ, сунул обратно в карман, а потом подобрал нож и аккуратно отрезал ей голову, кисти рук и ступни.

Он понаблюдал за ней еще с минуту, а потом убрал нож и пистолет, встал, и, прижав ребенка к груди, вышел из комнаты и спустился по лестнице вниз.

Триш умудрилась тем временем доползти до двери, и, увидев Чета с ребенком на руках, она заплакала. Чет опустился рядом с ней на колени, передал ей малышку. Она, качая, прижала ее к груди, так, будто никогда не отпустит. А потом она потянулась к Чету, прижала его к себе, и так они сидели, обнимая друг друга, и ребенок был между ними. Чета охватило чувство абсолютного счастья, полнейшей завершенности, и это чувство было сильнее, чем все, что он когда-либо пережил. И он старался удержать это ощущение, так, чтобы всегда носить его в себе. «Всегда», – подумал он.

Чет заметил, что некоторые из детей кружат вокруг них, неотрывно глядя на Триш. Те, что посмелее, даже касались своими призрачными руками ее плеч.

– Мама, – позвал один, и остальные, один за другим, подхватили: «Мама, мама». И вот они уже стенали хором, как раньше, глядя при этом на Триш. Где-то секунду Чет думал, что они, должно быть, принимают Триш за свою мать или, может, хотят, чтобы Триш была их матерью, но потом его вдруг пробрал тошнотворный холод. «О, Господи, – подумал он, – это они не к Триш тянутся» .