Андрей Дашков - Гостиница

Сейчас она начала дрожать – не от холода, нет, в незнакомой комнате было довольно тепло. Она дрожала, как грациозная лань, с которой грубо обошлись, запуская в вольер зоопарка. Грубость заключалась в странных обстоятельствах пленения, а прежде всего в том, что ее раздели. Чьи-то руки прикасались к ней, чьи-то глаза видели сокровенные места ее тела, пока она была без сознания. Впервые столкнувшись с чем-то подобным, ее неразвитый ум пасовал; остался только испуг, проникавший в каждую клетку и в каждый чрезмерно чувствительный нерв.

Господи, как же ему хотелось выпить! В этой чистой просторной комнате, менее всего похожей на вытрезвитель, не хватало самого главного, а значит, на остальное можно было не обращать особого внимания.

Первый с отвращением оглядел свое обрюзгшее тело. По опыту он знал, что, если лишился последних штанов, то и с выпивкой неминуемо возникнут проблемы. Ближайшее будущее рисовалось ему в самом мрачном свете.

Тем не менее он не изменил своему ритуалу. Пора было отправляться на промысел, оставшийся единственной хотя бы частично осмысленой линией поведения – от опьянения к опьянению, чтобы заглушить боль, чтобы выжечь воспоминания, чтобы сделать терпимой невыносимую жизнь. Он не получал удовольствия, он пил по необходимости. В этом смысле он являлся профессиональным пьяницей. Он специально отравлял свой разум и в редкие промежутки отвратительной трезвости отдавал себе отчет в глубине своего падения.

Но возврат к прошлому был для него невозможен. Снова пробиваться в люди? Снова карабкаться наверх? Он уже побывал там и потерял все, ради чего стоило лицемерить, пресмыкаться, изображать не то, что ты есть на самом деле, работать локтями, пробиваясь к кормушке, которая снизу выглядит так привлекательно, а вблизи от нее все сильнее начинает разить предательством, продажностью, низостью и смрадом разложения. И главное, в какой-то момент вдруг обнаруживаешь, что потерял единственное, чем владел по-настоящему, – самого себя. Медленное самоуничтожение. Чем оно в глубинной сути своей отличалось от того, которым он занимался теперь? Возможно, со стороны он выглядел сломленным и опустившимся – да, собственно, таким и был, – но кто рассудит, не требуется ли куда большее мужество, чтобы отказаться от власти, денег, удовольствий, комфорта, привилегий – всего, что кажется целью краткой и в остальном бессмысленной жизни?

Он встал. Голова трещала. Это было не похмелье. Это было неприемлемое состояние организма, которое следовало как можно скорее устранить…

Он обследовал мебель и все закоулки комнаты, но не обнаружил ничего похожего на бар. Либо хозяин был трезвенником, либо держал спиртное в другом помещении.

Первый открыл входную дверь и лицом к лицу столкнулся с современной версией Тарзана. От классического типа этот отличался прической и узкой полоской незагоревшей кожи в тех местах, где торс переходит в бедра. В правой руке Тарзан держал ножку стола.

И ему не понадобилось много времени, чтобы занести ее для удара.

Шестой чувствовал себя как слепой бегемот на минном поле. Куда ни повернись – все плохо. Самое худшее, что от него ничего не зависело. Пытаться сохранить достоинство? В данных обстоятельствах это означало невероятным образом балансировать на грани жалкого и смешного.

Он открыл глаза и различил только чей-то силуэт. Вроде бы не слишком большой. Шестой не сразу понял, что означают определенные особенности этого силуэта.

Кто-то подошел совсем близко, постоял возле него, а затем осторожно присел на краешек кровати. Напряжение стало почти невыносимым. Толстяку казалось, что он весь изошел потом.

Слабый запах духов. Ореол волос. Женщина? Если судить по ширине таза и плеч, а также по выпирающей груди, то да. Но по этим признакам Шестой и сам мог бы сойти за пышнотелую восточную красавицу. Одежды на женщине не было.

– Хочешь, чтобы я поиграла с тобой? – спросила она вкрадчивым тоном, в котором ласка прозвучала довольно фальшиво. И впервые с тех пор, как в детстве его купала мать, он ощутил женскую руку на своем члене.

Шестой подскочил будто ужаленный.

– Эй! – воскликнула женщина ошеломленно.

Разворачиваясь, он врезался во что-то бедром, но не обратил внимания на боль. Когда на пол грохнулась лампа, в комнате стало темнее. Он начал пятиться к стене.

– Стой на месте, – сказала женщина успокаивающе. – Ноги порежешь.