Андрей Дашков: На берегу Стикса

– Поехали, – приказало существо в облике бесполого подростка.

Крот осознал, что боль отпустила. Мгновенно. А рука его была цела. Он впервые испытал полнейшую измену чувств. И впервые задумался: если такое могло случиться с его болевым центром, то насколько вообще реальна вся эта гребаная жизнь?

Но думал он недолго – приказ был отдан, и Крот получил недвусмысленное предупреждение о том, каким может быть наказание за неповиновение.

Он взглянул вперед через лобовое стекло и не обнаружил дороги. Собственно, там не было ничего, кроме мглы. Тачка с трупом в багажнике оказалась посреди пустоты, и о том, что она не падает, свидетельствовало только отсутствие невесомости. Сейчас Крот чертовски нуждался в опоре – как в прямом, так и в переносном смысле. Его вера в то, что мир устроен просто, на манер любого курятника, сильно пошатнулась. Но он еще цеплялся за запасной вариант – существовала некоторая вероятность того, что он попросту ловит глюки.

– Ты кто? – прохрипел он, нажимая на газ и отправляясь, как ему казалось, в никуда.

– Не разочаровывай меня, приятель, – пропел Голос. – К лучшим парням я прихожу лично, а ты был одним из лучших. Ты сделал столько грязной работы, и тебе это было в кайф, не правда ли? Последние двое – просто подарок! – Оно поцеловало кончики пальцев без ногтей.

– Бабу я не убивал, – быстро вставил Крот, шаря глазами по развернутому перед ним широкоэкранному ничто. Никаких усилий – в смысле водительских – прикладывать не требовалось. Машина просто неслась сквозь мглу, и Крот испытывал неприятное ощущение, что и сам становится холодной мглой, в которой плавают слова, будто клочья тумана…

– Не напрягайся, дружище, я не прокурор. Конечно, ты никого не убивал. Убиваю я. Ты только переправлял их на мою сторону. Улавливаешь разницу?

– Нет, – честно ответил Крот, который окончательно превратился в сгусток говорящего вонючего тумана.

– Скоро поймешь. Когда встретишься с ними снова.

Если не верить тому, что способно вызвать такую боль, то чему тогда вообще верить? Разве только инстинкту самосохранения. А инстинкт подсказывал Кроту, что лучше бы ему сейчас находиться где-нибудь в другом, более безопасном месте. Например, на заднем сиденье полицейской машины. Или сразу в камере в ожидании смехотворного спектакля под названием суд. Он не мог понять, откуда взялась эта предательская слабость, эта паранойя, это стягивающее кишки ощущение собственного ничтожества. Прежде он не испытывал ничего подобного даже перед теми, кто в тот момент целиком владел его жизнью.

Впереди в луче правой фары появилась фигура – вырезанный из картона силуэт быстро оброс плотью и превратился в пожилого мужчину, одетого так, будто, по мнению Крота, он сбежал с какого-нибудь маскарада.

– Останови-ка, – приказал новый босс Крота. – Еще один мой давний поставщик.

Крот затормозил и сдал чуть назад, чтобы очередному пассажиру было удобнее. Тот открыл переднюю дверцу, равнодушно мазнул взглядом по трупу с простреленной башкой, приподнял цилиндр и похвалил:

– Отличный экипаж, ваше преподобие. А лошади просто великолепны.

– Все сто двадцать, – позволил себе заметить Крот, намекая на мощность двигателя и рассчитывая завязать привычный разговор, тем более что незнакомый шут живо напомнил ему уже мертвого шута – Шлока.

– Не обращайте внимания, граф, – сказал босс, он же «его преподобие». – Мой возница – большой оригинал.

Тот, кого назвали графом, оглядел Крота с нескрываемой насмешкой и заметил:

– Таких уже не делают.

– Да, – подтвердил босс. – Этого я нашел на Старой Земле. Там теперь настоящий сумасшедший дом.

– Могу себе представить, – отозвался граф, сокрушенно покачивая головой.

Крот удивлялся собственной вялой реакции. То, за что в своей прежней жизни он выбил бы обидчикам зубы рукояткой пистолета (и это было бы только начало их проблем), сейчас вызывало у него всего лишь какое-то оцепенелое любопытство. А если бы замороженное мясо могло мыслить, о чем бы оно думало в руках у повара?

Между тем босс и граф благодушно беседовали. И хотя сокровенный смысл их разговора изящно ускользал от Крота, от некоторых фраз его без понятных ему причин бросало то в жар, то в холод. Либо над ним попросту насмехались, либо по крайней мере один из этих двоих всерьез полагал, что катается в запряженной шестеркой лошадей карете по закоулкам собственной умопомраченности. Впрочем, если быть справедливым, то же самое можно было сказать и про самого Крота.