Валерий Рощин: Парижская осень

— Вы не первая в моем эксперименте, — потер ладонью покрасневшие веки Моруа и положил перед Николь две фотографические картонки, — пожалуйста, взгляните… На этом изображении мадам… простите, имени назвать не могу — до моих процедур, а здесь после.

На обеих карточках была запечатлена незнакомая женщина, одетая в обтягивающий купальный костюм. Рассматривая первую, Николь испытала легкое отвращение; глядя же на вторую, почувствовала, как захватило дух — фигура участницы эксперимента превратилась в идеальную, лицо заметно помолодело.

— Я согласна, — пробормотала она севшим голосом, — где подписать?..

— Для начала давайте придумаем вам болезнь, — предложил ученый муж и поспешил объясниться: — Нет-нет, не пугайтесь! Это простое соблюдение формальности — члены Академии пока не выдали официального разрешения, поэтому приходится прибегать к неким уловкам. Но… есть и в этом казусе положительные стороны: пока омоложение носит экспериментальный характер, денег за сеансы я не беру. Итак, — слабо улыбнулся он, — от какой болезни вы предпочли бы у меня лечиться?

Николь беспечно пожала плечиками…

— Ну, хорошо, допустим… ночные приступы острой мигрени.

Наконец, заручившись подписью будущей пациентки, Моруа отправил ее за шелковую ширму, повелев раздеться. Раздвинув тяжелые шторы, впустил в кабинет дневной свет и придирчиво осмотрел обнаженную Николь.

Вначале она ощущала неловкость от взгляда, от бесцеремонных прикосновений, да вскоре позабыла, что перед нею мужчина.

— А грудь?.. Скажите, грудь поднимется и станет ли упругой, как прежде? — недоверчиво спросила она.

Знакомым движением тот поправил пенсне, наклонился, деловито исследовал обвислую грудь. И утвердительно кивнул:

— Да, несомненно.

— А бедра?..

— Полнотой бедер вы останетесь довольны, — кивал он, так и эдак поворачивая женщину и ощупывая жесткими пальцами лишние складки на животе, бедрах и ягодицах. При этом устало приговаривал: — Стопроцентной гарантии, как известно, медицина не дает. Но лет на десять вы помолодеете — обещаю. Можете одеваться, мадам…

Первый сеанс был назначен на следующий день.

Николь ехала на улицу Руаяль в приподнятом настроении. Еще бы! Скоро предстояло возвратиться в молодость — ей снова будет двадцать пять, и тогда Анри уж точно не устоит! Радости не поубавилось и от предостережения Моруа — приведя ее в какое-то помещение с кисловатым запахом, тот обмолвился: возможно, в течение первой половины эксперимента с телом произойдут странности; затем все придет в норму, и к сороковому сеансу она себя не узнает.

«Не страшно, — поспешно скидывала она с себя одежду, — двадцать дней пролетят быстро. Из комнат выходить не стану, а в коротких поездках к профессору под вуалью лица не признают. Зато потом!..» И с этими мыслями женщина, уж ни стесняясь своей наготы, улеглась на высокую кушетку.

Даниэль Моруа возился с какими-то проводами и трубками, гремел склянками, разводил порошки. Потом, склонив сутулую фигуру, колдовал над ее телом…

Она мужественно снесла несколько болезненных уколов и, расслабленно прикрыв глаза, предалась воспоминаниям об Анри…

Молодой человек бывал у нее каждый вторник. Специально к этому дню она заказывала у владельца ресторана «Ле Порт» ужин с отменным красным «Божоле». За столом они беспечно болтали о Париже, о моде, делились сплетнями о светской жизни. Кажется, мальчик всегда уходил довольным: целовал руку и шептал слова прощания. А в последний раз, когда позабыл свои газеты, даже осмелился коснуться ее талии и скользнул рукою вниз — по бедру. Воспоминания о мимолетном прикосновении сызнова взволновали кровь.

А вот в мансардной квартирке на перекрестке Одеон ей удалось побывать лишь однажды. В тот день они сговорились отправиться на бульвар Сен-Жермен, и удобнее было встретиться у Анри. Обычная обитель юного холостяка — три меблированные комнатки с воркующими голубями за оконцами в наклонном потолке; беспорядок; стойкий запах недорогих сигар. Тогда ее впервые кольнула ревность — над секретером висел портрет невероятно красивой женщины.

— Кто это? — не смогла удержать она любопытства.

— Сара Марсан, — крикнул он из другой комнаты, разыскивая трость, — великая танцовщица начала века. Что бы посмотреть на нее, в театр де ла Виль съезжался весь цвет Европы.

Отыскав, наконец, пропажу, он остановился позади Николь и, с грустью взирая на портрет, поведал: