Густав Майринк - «В огне страданий мир горит…»

Он получил почтовый перевод из России на двести гульденов. Вероятно, от братца, которого всё-таки мучила совесть, и Юрген снял по дешёвке подвальное помещение, чтобы заняться продажей певчих птиц.

Жил он скудно и одиноко, тут же в подвале и ночевал, отгородив себе досками закуток.

По утрам в город приходили крестьянские ребятишки, Юрген за несколько крейцеров покупал у них пойманных в ловушки и сети птичек и сажал в грязные клетки.

Посередине сводчатого потолка качалась на крюке подвешенная за четыре верёвки ветхая доска, на которой сидела шелудивая обезьянка, полученная Юргеном от соседа-старьёвщика в обмен на ореховку.

Что ни день перед подслеповатым оконцем собирались школьники и простаивали там часами, разглядывая обезьянку, которая беспокойно ёрзала на доске и злобно скалила зубы, когда дверь открывалась и заходил покупатель.

После часу дня обыкновенно уже никто не заглядывал в лавку, и старик сидел себе на скамье, уныло поглядывал на свою деревянную ногу и предавался думам о том, как там в тюрьме поживают заключённые и что поделывают господин следователь с адвокатом — адвокатишка, поди, всё так же ползает перед ним на брюхе.

Порой мимо проходил живущий по соседству полицейский, и тогда Юргена так и подмывало вскочить и отдубасить его хорошенько железной палкой, чтобы не кичился перед людьми в своём пёстром мундире, поганец.

О Господи! Хоть бы народ наконец поднялся и перебил всех негодяев, которые хватают несчастных неудачников и наказывают за то, что сами с удовольствием проделывают втихомолку!

По стенам, составленные одна на другую чуть не до потолка, высились ряды клеток, и птички в них так и вспархивали, стоило кому-нибудь подойти слишком близко. Некоторые сидели печально нахохлившись, а наутро с закатившимися глазками уже лежали на полу лапками кверху.

Юрген подбирал их и спокойно выбрасывал в мусорный бак (много ли они стоили!), а поскольку это были певчие птицы, то они не могли похвастаться даже красивыми пёрышками, которые пригодились бы в дело.

В лавке Юргена никогда не было покоя — всё время слышно было какое-то шебуршение и попискивание, — но старик по привычке даже не обращал на это внимания. Не мешал ему и неприятный гнилостный запах.

Как-то раз зашёл студент, чтобы купить сороку, а после его ухода Юрген, который с утра чувствовал себя точно не в своей тарелке, обнаружил, что покупатель забыл в его лавке книгу.

Хотя в книге, переведённой, как было сказано на титульном листе, с индийского, всё было написано по-немецки, Юрген почти ничего в ней не понял и только покачал головой. Но одну строфу он всё время читал и перечитывал, такое грустное настроение она наводила на него:

Затем его взгляд скользнул по рядам маленьких пленников, которые сидели в убогих клетушках, и у него сжалось сердце, он вдруг почувствовал то же, что они, словно сам был птицей, тоскующей по утраченным просторам.

Страдание пронзило его до глубины души, и на глазах выступили слёзы. Он налил птичкам свежей воды и насыпал нового корма, что обыкновенно делал только по утрам.

Притом в памяти всплыли позабытые, как давние детские сказки, зеленошумные леса, озарённые золотыми лучами солнца.

Его воспоминания нарушил приход дамы, явившейся в сопровождении слуги, который нёс за ней клетку с соловьями.

Я купила этих птичек у вас, — сказала дама, — но они слишком редко поют, поэтому вы должны их ослепить.

Что такое? Как это — ослепить?

Ну да, ослепить! — сказала дама. — Выколоть глаза или выжечь, как это у вас делается. Ведь вы торгуете птицами, так что вам лучше знать. Если часть околеет, это не беда. Вы просто замените их другими птицами. Да пришлите их назад поскорее. Вы ведь знаете мой адрес? Прощайте.

Юрген надолго задумался и даже спать не лёг. Всю ночь он так и просидел на скамейке, не встал даже тогда, когда постучал в окно сосед-старьёвщик, забеспокоившись, отчего лавка так долго не открывается.

Во тьме он слышал порхание в клетках, и ему казалось, будто маленькие, нежные крылышки бьются об его сердце, прося, чтобы их впустили.

На рассвете он отворил дверь, вышел с непокрытой головой на безлюдную площадь и долго всматривался в просыпающиеся небеса.

Затем он тихо вернулся в лавку, медленно пооткрывал одну за другой все клетки и, если птичка не вылетала сама, то вынимал её руками.