Жан Рэ - Мальпертюи

Вихрь обрушился на тартану, закружил волчком и отбросил далеко в сторону от кипящего прибоя. Мачта и бушприт сломались, словно спички, и труп юнги выбросило за борт.

Обломок рангоута рухнул на Анахарсиса – удар пришелся по голове.

На миг он потерял сознание, а когда очнулся, цеплялся уже не за румпель, а за расщепленную культю мачты.

Остров и отвратительные видения поглотил туман, но прямо перед Анахарсисом маячила еще более мерзкая личина. При виде жестоких глаз и безобразно вывернутых губ моряк едва не закричал от ужаса, но тут же понял, что кошмарная образина, столь устрашающая на первый взгляд, вовсе не таила злобных намерений, ибо принадлежала резной деревянной фигуре.

Фигура венчала высокий заостренный форштевень, неотвратимо нависший над левым бортом «Фены»; секунда – и маленькое суденышко, не выдержав таранного удара, пошло ко дну.

На борту неизвестного корабля все же успели заметить Анахарсиса и в последний миг спасли от морской пучины, удачно подцепив багром.

С переломанными ребрами, невыносимой болью в крестце, с залитыми кровью волосами и бородой Анахарсис улыбался: наконец–то он снова на матросской койке, в маленькой каюте, освещенной подвесной лампой, – и среди людей. Несколько человек разглядывали спасенного и переговаривались между собой.

Один из них, дочерна загорелый и обветренный исполин, озадаченно поскреб в спутанной гриве темных волос.

–Дьявол что ли занес сюда проклятую тартану? – проревел он. – А?

Его собеседник пребывал в не меньшем удивлении.

– Надо бы его допросить, да только ни черта не разберешь в этой тарабарщине. Пошли–ка за Дуседамом: он парень дошлый, авось что и выудит от утопленника, если только опять не нажрался в стельку.

У койки Анахарсиса появился заплывший жиром тип с лицом, покрытым чешуйками какой–то заразы, и злобно косящими глазками. В знак приветствия он показал Анахарсису язык.

И обратился к моряку на его родном наречии островов архипелага.

– Как ты попал в эти места?

Дабы оправдать ожидания своих спасителей, Анахарсис с величайшим усилием собрался и, одолев боль, сдавившую грудь, кое–как заговорил о своих блужданиях, об ужасной буре, забросившей «Фену» далеко от родных берегов.

–Твое имя? – спросил человек по имени Дуседам.

– Анахарсис.

– Как? Еще раз!

– Анахарсис… В нашем роду это имя передается от отца сыну.

– В бога душу! – возопил Дуседам своим сотоварищам.

–Ты что, Дуседам? – изумился кто–то.

– Подавиться мне своим ночным колпаком, если это не перст судьбы!

– Ну–ка ты, сальный бурдюк, в чем дело? – приказал черноволосый.

– Терпение, господин Ансельм, – с насмешливым почтением отозвался жирный тип, – надобно кое–что припомнить, сообразить…

– Под виселицей будешь припоминать и соображать, наставничек чертов! – загремел господин Ансельм.

– Анахарсис, – неизвестно кому поклонившись, объяснил Дуседам, – философ скифского происхождения, жил в VI веке до Рождества Христова, объездил все аттические острова и пытался учредить в Афинах культ Деметры и Плутона. В дела божественные соваться не всегда безопасно, и потому затея Анахарсису дороговато обошлась – беднягу удушили.

Владелец «Фены» ничего не понимал и, чувствуя, что слабеет, снова заговорил – на сей раз о кошмарных видениях туманного острова.

Слушая его, Дуседам вдруг принялся вопить и жестикулировать.

– Вот оно! – радостно осклабился он. – Друзья мои, обещаю вам золота полный трюм! Анахарсис, глашатай божественной воли, через последнего потомка завершает свою миссию. Так значит, века и тысячелетия фантомам не помеха!

Господин Ансельм озаботился:

– Уточни, в каком направлении двигалась тартана последние часы.

– Прямо на юг, – едва слышно прошептал раненый, когда Дуседам перевел вопрос. – А что?

– Пассажиры нам не нужны, – порешил господин Ансельм.

– Видно, Анахарсисам на роду написано удушение, – захохотал толстяк Дуседам.

Разговора Анахарсис не понял, но угадал свою участь – лица людей, подаривших ему час жизни, были неумолимы.

Моряк зашептал молитву, которую ему не суждено было дочитать в этом мире.

Прежде чем вернуться к рассказу Дуседама Старшего, я представляю читателю первую часть повествования Жан–Жака Грандсира. Как уже сказано, его исповедь–воспоминание наиболее важна для нашей истории: пожалуй, все ужасы Мальпертюи так или иначе сопряжены с трагической судьбой Жан–Жака Грандсира.