Джозеф Бреннан - Проклятье ведьмы

С Канаваном я познакомился лет двадцать назад, вскоре после того, как он эмигрировал из Англии. Он был букинистом, большим ценителем старинных книг, поэтому, обосновавшись в Нью-Хэвене, сразу открыл книжный магазин.

Его небольшой капитал не позволил ему заняться бизнесом в центре города. Поселившись в старом большом доме на окраине, он совместил работу и жилье. Район был малонаселен, но так как основной доход Канаван получал через почтовые заказы, это практически не имело большого значения.

Часто, отработав утренние часы за пишущей машинкой, я шел в магазин Канавана и проводил там большую часть дня, роясь в старых книгах. Это доставляло мне большое удовольствие, наверное, еще и потому, что букинист никогда не выказывал недовольства, если я уходил, ничего не купив.

Постоянных посетителей у него было мало, и, по-видимому, он иногда чувствовал себя одиноким. Частенько, когда покупателей не было видно на горизонте, он заваривал английский чай, и мы вдвоем сидели часами, пили чай и разговаривали о книгах.

Канаван даже внешне был похож на букиниста или на популярную карикатуру на него. Маленький, немного сутулый, голубые глазки доброжелательно поглядывали сквозь старомодные очки со стальными дужками и квадратными стеклами.

Хотя дела у него шли неважно, он выглядел вполне довольным жизнью, и так продолжалось до тех пор, пока Канаван не стал вдруг проявлять внимание к своему участку земли на заднем дворе.

Позади ветхого большого дома, где он жил и держал книжную лавку, простирался большой заброшенный участок, поросший ежевикой и высокой пестрой травой. Несколько сгнивших яблонь, черных и корявых, дополняли безрадостную картину. Остатки забора давно скрылись под высокими зарослями травы и кустов. Я иногда удивлялся, почему Канаван не приведет участок в порядок. Но это было не мое дело, и я никогда не заговаривал с ним об этом.

Однажды, не застав Канавана в лавке, я прошел по длинному узкому коридору в кладовую, где он часто работал, распаковывая и упаковывая книги. Канаван стоял у окна, глядя на задний двор.

Я уже открыл рот, чтобы заговорить, но меня остановило выражение его лица, полное напряженного внимания. Канаван был полностью поглощен тем, что видел, и по лицу его пробегали волны восхищения, удивления, отвращения, как будто увиденное отталкивало и притягивало одновременно. Заметив мое присутствие, он подпрыгнул от неожиданности и долго смотрел на меня, как на незнакомца.

Потом на лице его появилась обычная добродушная улыбка, и голубые глазки приветливо замерцали за квадратными линзами. Он покачал головой.

— Этот задний двор иногда выглядит очень странно. Если смотреть на него долго, то начинает казаться, что он простирается бесконечно.

Вот и все, что было сказано. Но если бы я знал тогда, что это лишь начало ужасного, страшного дела!

После того случая я почти всегда заставал его в кладовой. Иногда он работал, но чаще просто стоял у окна, глядя на унылый задний двор.

Потом я стал замечать неестественность в поведении Канавана, когда он разговаривал о книгах, как будто лишь играл в прежнее оживление, но мысли его были все еще там, на проклятом дворе.

Мне было как-то неудобно заговаривать с ним о его пристрастии, о чем потом горько пожалел.

Бизнес Канавана, и без того не процветающий, совсем захирел. Но еще хуже было то, что он сам опустился внешне. Совсем сгорбился, и, хотя глаза по-прежнему не теряли острого блеска, мне казалось, что этот блеск указывает больше на лихорадочное состояние, чем на здоровый энтузиазм, как было раньше.

А однажды я нашел дом пустым. В кладовой Канавана тоже не было. Я подошел к окну. Постоял, глядя, как от легкого ветра волнами колышутся буро-зеленые заросли. Черные останки деревьев застыли корявыми силуэтами, завершая безрадостную картину. Ни одной птицы. Даже бабочки. Ничего живого.

Впрочем, что-то в этом безжизненном ландшафте интриговало, вызывало острое любопытство. Как будто передо мной были кусочки неведомой мозаики, которые надо было непременно сложить, найти их тайну и разгадку.

А через некоторое время я испытал странное ощущение, что двор, заросший дикой травой, становится просторнее, растягивается в пространстве, становясь перспективой, и если войти в заросли, то пройдешь мили и мили, прежде чем дойдешь до края.