Грим: Ученик слесаря [СИ]

Он сидел на своем обычном месте. Но не расслабленно, как бывало даже в не похмельные дни, а с ленивой грацией сильного зверя, уверенного в своем физическом превосходстве над кем бы то ни было и в готовности в любое время это превосходство осуществить. Он помолодел даже. Отеки, морщины, складочки его лица разгладились, оно поблескивало в свете двух ламп, освещавших помещение, вот только выглядело застывшим, неподдающимся мимике, словно поверхность его была выполнена из кожзаменителя.

— Зачем вызывали? — спросил Иван. Голос повиновался ему. Петруха это тоже отметил и взглянул на напарника с одобрением.

— Палочки-выручалочки, дырочки-затыкалочки, — пробормотал он прибауточной скороговоркой. Но тут же сменил тон на вполне деловой. — Подшипник застучал на 202-ой позиции. Сейчас побеседуем и устранять пойдем.

— Мастер, наверное, беснуется.

— Ничего. Я сказал, что болтов нет. Он доложил диспетчеру. Пока кладовщицу привезут, время у нас есть.

— Александру? — Иван похолодел.

Петруха же осклабился ото всей души. Может намеренно, чтобы показать зуб. Таким этот зуб Иван еще никогда не видел. Был он упругий, спелый, налитой — других, более подходящих эпитетов подобрать было трудно, даже на ум не шли другие эпитеты — разве что с эрекцией еще можно было сравнить состоянье этого зуба — и что характерно, сегодня он был несколько длиннее, чем все. Миллиметра на три, быть может. И пульсировал. Хотя последнее могло быть игрой воображения: как, в самом деле, может пульсировать столь твердая плоть, как кость.

Иван тут же вообразил окровавленные стены слесарки, пол, себя, распростертого на полу, со свернутой шеей, с прокушенным загривком, Александру — Александру-то он зачем? Да и вообще:

— Зачем ты это делаешь все? — спросил Иван более хладнокровно, чем от себя ожидал. Голос его не дрогнул. Хотя желание жить и здравствовать никогда еще не было в нем столь велико.

— Что именно? — спросил Петруха и так же демонстративно, как за минуту до этого скалился, зевнул.

— Зачем людей убиваешь?

— Это все он убивает. Зуб.

— Значит, признаешь себя виновным… — растерялся Иван, даже не оформив свою реплику вопросительно. Он не ожидал, что наставник так сразу и без обиняков согласится с его обвиненьем.

— Я себя и съедобным могу признать, — сказал Петруха, — ежели меня прижать, как следует. Вот как ты меня своей наблюдательностью прижал.

— И ты так легко признаешься в своей кровожадности?

— Никакой кровожадности. Но едва этот предмет во мне отрастает, как удержу нет — так зудит от него отделаться. Нервничаю, срываюсь по пустякам, до бешенства едва не доходит. И если я не сегодня-завтра от него не избавлюсь, то ей богу взбешусь. И еще большего наворочу. Силы во мне видел сколько?

— А нельзя ли другим способом от него избавиться? Так, чтоб без жертв?

— Нет. Только в человеческую плоть его вонзив. От человеческой крови корни его размягчаются. И он остается в теле.

— Попробовать выдернуть его, — предположил Иван. — Обратиться к дантисту.

— И к дантисту я обращался. И сам пробовал. Ничего не выходит. Разве что вместе с челюстью его удалить.

— Выбили ж тебе его однажды менты.

— Так то ж менты. Это они умеют. Но не буду же я ежемесячно на ментов кидаться. Думаешь, мне этот вариант в голову не приходил? Приходил. Да и кидался, да и не раз — на меня там дело уже завели. Не всякий раз и у ментов получается. А упрячут в крытку — что я там с этим зубом делать буду? Я уж и отравить хотел себя этим зубом. Сколько раз себя в руку кусал. Не отравляюсь. И зуб не отламывается.

— Так как же… Так откуда ж взялся он у тебя?

— А черт его знает. Вначале нормальный рос. А потом… Потом выбили.

— Менты? — догадался Иван.

— Менты. Только на следующий день я глядь — а этот-то и полез. Я поначалу обрадовался, что щербатым не буду. Только чувствую, что по мере его роста слабость во мне. Силу он у меня отнимает. Три дня так, а потом ничего. И даже наоборот, возвращать начинает, да еще сторицей. А в конце в силу прямо таки в нечеловеческую вхожу. Да ты видел. Да вот хоть и сейчас смотри.

И с готовностью продемонстрировал следующее. Встал. Поджал одну ногу. Поджал другую. Но не рухнул вниз, как на его месте рухнул бы любой другой, а на мгновенье завис в воздухе. Правда, для этого ему надуться пришлось и покраснеть, видно, что борьба с гравитацией стоила ему великого напряжения.

— А вот еще.

Он подпрыгнул, и перевернувшись в воздухе, стал ногами на потолок. Сделал в таком положении шаг. Сделал другой и, вновь перевернувшись, плавно опустился на пол. Встряхнулся.