Ганс Эверс: Паук

Студент-медик Ришар Бракемонт решил поселиться в маленькой гостинице «Стивенс», что на улице Альфреда Стивенса, 6, в той самой комнате номер семь, где за три последние недели трое постояльцев покончили с собой.

Первым был швейцарский коммивояжер. Его самоубийство обнаружилось только на следующий день, в субботу вечером. Доктор установил, что смерть наступила в пятницу, между пятью и шестью часами пополудни. Труп висел на вбитом в оконный косяк крепком крюке, на котором обычно помещались плечики с одеждой. Окно было заперто. В качестве веревки самоубийца использовал шнур для занавесок. Так как окно находилось очень низко, покойник почти стоял на коленях. Видимо, чтобы осуществить свое намерение, ему понадобилась небывалая сила воли. Как было установлено, он был женат, имел четверых детей, прочное положение в обществе, жил в достатке, отличался веселым и добрым нравом. Он не оставил ни письма, ни объяснения причин самоубийства, ни завещания. В разговоре со знакомыми он никогда не упоминал о желании расстаться с жизнью.

Второй случай походил на первый. Через два дня после смерти швейцарца комнату номер семь снял Карл Краузе, велосипедист-акробат из расположенного неподалеку цирка Медрено. Когда в пятницу он не явился к началу представления, директор цирка отправил в гостиницу посыльного. Тот нашел акробата в незапертой комнате висящим на оконном косяке, причем все здесь выглядело точь-в-точь как в прошлую пятницу. Самоубийство представлялось столь же загадочным, как и предыдущее. Популярный молодой артист, ему было всего двадцать лет. Он получал высокое жалованье и не чурался радостей жизни. Он тоже не написал ни слова, никогда не упоминал в разговорах о намерении покончить с жизнью. Родных у него не было, кроме матери, которой он педантично высылал каждый год по две тысячи марок.

Для мадам Дюбонье, хозяйки меблированных комнат, населенных преимущественно людьми из маленьких театриков на Монмартре, последствия этого второго странного самоубийства, происшедшего все в той же комнате, оказались весьма неприятными. Несколько жильцов съехали, некоторые постоянные клиенты больше не показывались. Хозяйка, воспользовавшись знакомством с комиссаром девятого округа, обратилась к нему лично, и он обещал сделать все, что будет в его силах. И в самом деле, он не только с особенной энергией приступил к следствию, долженствующему раскрыть причины самоубийства обоих жильцов, но еще и выделил полицейского, который поселился в жуткой комнате.

Собственно говоря, полицейский Шарль-Мари Шаумье вызвался добровольцем. Одиннадцать лет он прослужил в колониальных войсках морским пехотинцем. Сержант Шаумье в одиночку в Тонкине и Аннаме провел не одну ночь в засаде, и не раз ему случалось угостить непрошеного гостя, речного пирата, крадущегося бесшумно, как кот, приветственным выстрелом в брюхо из своей винтовки Лебедя. Он казался наиболее подходящей кандидатурой для расправы с призраками, о которых много говорилось на улице Альфреда Стивенса.

В воскресенье вечером он поселился в комнате и, подкрепившись на славу – ни еды, ни питья почтенная мадам Дюбонье не пожалела, – улегся, довольный, в постель.

Дважды в день, утром и вечером, Шаумье ненадолго являлся в комиссариат доложиться. В первые дни его отчеты ограничивались заявлением, что не обнаружено ничего, достойного внимания. Зато в среду вечером он сообщил, что, как ему кажется, он напал на след. Когда же от него потребовали более подробной информации, он попросил пока не расспрашивать его, так как сам он еще не уверен, что то, что он обнаружил, каким-то образом связано с теми двумя смертями. Он боялся скомпрометировать себя и оказаться в смешном положении. В четверг вид у него был не такой уверенный, зато более серьезный. Тем не менее, докладывать ему было не о чем. В пятницу утром он был немного возбужден и не то в шутку, не то всерьез заметил, что в том окне есть что-то притягательное и диковинное. Все же он настаивал на том, что ничего общего с самоубийствами это не имеет и что его поднимут на смех, если он скажет больше. Вечером в комиссариат он не пришел. Его нашли висящим на крюке, вбитом в оконный косяк…

И на этот раз все выглядело точь-в-точь как в предыдущих случаях: ноги касались пола, веревкой послужил шнур от занавески. Окно было заперто, дверь не на замке, смерть наступила в шесть пополудни. Из широко разинутого рта мертвеца свисал синий язык.