Г. Зотов - Апокалипсис Welcome

Кипя праведным гневом относительно свинства демонов, я забываю об окружающем мире и едва не сбиваю с ног какого-то маленького человечка.

– Сорри, – небрежно кидаю я через плечо по московской привычке.

Тот молча размахивается, занося над моей головой обоюдоострый меч…

Кто сказал, что с возрастом перестаешь бояться темноты? Хотел бы он посмотреть на таких умников. Взять их за шкирку, да бросить в ночной лес – без капли света, чтобы от малейшего шороха сжимало сердце, а каждый ствол дерева рисовался силуэтом чудовища. Он никогда не любил ночь. Правда, не стоит преувеличивать – в тот роковой час тьма не была совсем уж кромешной. Так, сумерки – брезжил рассвет, а до утра – и вовсе рукой подать. Давя подошвами влажную, рыхлую землю, он шел среди толстых деревьев, пропитываясь неприятным ощущением п р е д ч у в с т в и я, и сам не понимал, почему. В руках у его отряда были факелы, хорошо освещающие путь, – он отлично запомнил, как ярко они горели… жирным, синеватым пламенем – по толстым древкам, запекаясь от жара, стекали густые капли смолы. Ферри, обожающий давать другим советы, не раз спрашивал – какого же хрена ты не отказался от задания ? Хорошо надувать щеки, представляя себя в минуту опасности на месте других: ты всегда кажешься умнее и сообразительнее. В силу свойства своей профессии Ферри не в состоянии понять, в чем заключалась служба . Даже с миллионами в кошельке он остался мелким торговцем, купи-продай, дальше двух мешков муки оптом уже не мыслит. Служба считалась чрезвычайно почетной, и его отец, человек великого благочестия, не усомнился в своих действиях, дав взятку за нужную рекомендацию. А чиновник, задыхаясь от жира и важности, еще и раздумывал – брать или нет? Конечно же взял. Для этого пришлось продать половину того, чем они владели, – скот, утварь, приданое сестры… даже кое-что из праздничной одежды. Но все это чепуха, отец просто светился радостью: наконец-то единственный сын и наследник вышел в люди! Не все соседи разделяли их счастье. Некоторые издевались над теми, кто служит , презрительно называя их рабами. Малик не обижался на них. Он понимал – они завидуют ему: мучительно, до зубовного скрежета. Он действительно служит знатному человеку без какого-либо жалованья (им выдавали разве что еду), но статус службы возвеличивает его, возносит до небес, обеспечивая силу и значимость. Трудно оценить в валюте столь бесценные вещи, как всеобщий почет и уважение! Так случалось каждый раз, стоило ему пройти через улицы столицы , облаченному в особые доспехи, держа руку на серебряной рукояти меча: люди кланялись, зазывая в дом испить воды, – каждому хотелось показать свою полезность. Он раб? Но его не покупали на невольничьем рынке, не смотрели в зубы и не заставляли сжимать руку, проверяя крепость бицепса. Каждый год службы мог искупить с о т н ю грехов семьи. Это стоит жалованья.

Ферри кривился, выслушивая его слова. Говорил – ты просто придумал себе оправдание. Есть предчувствие, надо доверять ему. Неправда. Это была не первая операция перед рассветом: с давних пор заведено, что на подобные штуки всегда идут либо ночью, либо утром –традиция, между прочим, сохранилась до сих пор. Операция, ничем не отличимая от себе подобных. Особого инструктажа не было – разве что приказали хорошо вооружиться: безусловно, т е люди могли организовать значительное сопротивление. Так и сделали. Повесили на грудь дополнительные щитки из бронзы, обмотав их войлоком, в чьей ворсистой мякоти так хорошо вязнут наконечники стрел. В дополнение к мечам прихватили миниатюрные кинжалы: их прячут в обуви – выхватывая, когда сломается лезвие меча, и враг наивно торжествует победу. Все готовились к жестокой схватке: Малик тоже не питал иллюзий относительно того, что их ждет. П р е д ч у в с т в и е? Но чувство смутной, сосущей энергию тревоги посещает любого человека, и посещает очень часто: как же догадаться, что ты упал в глубокую расщелину и с предсмертным воплем несешься навстречу своей гибели? Он рухнул в эту пропасть молча, без крика. Вероятно, его наказание и вовсе стало случайным инцидентом, но апелляцию об амнистии подавать уже некому. Здесь нет срока давности. Он пострадал первым. Он все видел. Он ощутил это на себе. Он не мог сопротивляться.

Перед Маликом заново прорезался бледный диск луны, холодно мигающей ему сквозь зловещие силуэты деревьев. Его пальцы непроизвольно коснулись шрама: он был округлым, напоминая половинку аккуратно срезанного яйца. Любовницы часто целовали этот рубец – среди женского пола с давних пор бытует поверье: шрамы придают мужественности… как там у Булгакова? «Он говорил, что ранен в боях». Но Шариков откровенно врал, а Малик объяснял правду – рана получена в честном бою. Соратники позже шептались: Малику страшно повезло — если удар пришелся бы чуть левее, он мог вовсе остаться без головы. Врага удалось застать врасплох, сопротивление было символическим. Обступив заговорщиков, они предупредили их, что не сделают ничего дурного – лишь выполнят свою задачу . Однако у одного из присутствующих сдали нервы… он-то, выхватив меч, и ударил Малика, стоявшего к нему ближе всех. А парень выглядел таким паинькой! Воистину, внешность обманчива. Он не успел испугаться.