Александр Щёголев - Река

Мастер, бывало, высказывал подмастерью все, что наболело: ну никак не мог он смириться, что тот тратит силы и деньги на бессмыслицу! Обидно было мастеру за своего работника и даже стыдно перед людьми. Сам-то он отказался от житейских благ ради великого дела. Это было так понятно — он созидал вечное. Но ради чего страдал подмастерье?

— Зачем ты закапываешь руки в грязный песок? — он горячился. — Почему не выстроишь себе настоящий дом и не женишься?

Подмастерье либо смущенно отмалчивался, либо бормотал невнятное, что-то вроде «людям радость — себе награда». И ведь не дурак он был, совсем наоборот!

— Пусть ты ставишь град маленький, на потеху бездельникам и ребятне, — продолжал мастер. — Но почему он у тебя так неразумно устроен?

— Я ставлю град волшебный, во снах виденный, — отвечал подмастерье, улыбаясь чему-то.

— Почему стену не возводишь, чучело ты огородное?! Что за град без стены?!

— Граду не нужна стена.

— А ежели враги насядут?

— Не насядут. Не будет никаких врагов.

— Кто ж их разобьет, врагов твоих?

— Так ведь, хозяин… мир — на то и мир. Людям враждовать — оно ведь несподручно.

— Тьфу, дурень! — свирепел мастер. — Золотые у тебя руки… и так их поганить?!

Он возвращался на скалу рубить надменный камень. Ибо вразумлять и совестить большого ребенка — попусту тратить время…

Песчаный город, между тем, ширился, превращался в опасное нагромождение несуразностей, и хвала Миротворцу, что весть о том не дошла пока до храмовников.

Потому что город без защитной стены — конечно, вздорная мысль, но безвинная. И угловатые, неразумно высокие дома могут кому-то показаться уродливыми, но в них также нет крамолы. И широкие прямые улицы способны вызвать лишь ухмылку. Все это не больше, чем забавы. Но вот то, что подмастерье и храмы лепил в новых обличьях, было очень подозрительно, если не сказать — кощунственно. А ведь люди имеют языки, чтобы доносить… Время шло; слуги богов не появлялись. То ли они были слишком умны, чтобы принимать дурь всерьез, то ли зеваки были слишком глупы, чтобы подмечать и делать выводы.

Мастер ждал, ждал стражников… нет, никого не тревожило поругание святынь…

Мысли и чувства его метались.

Никчемные домишки, появлявшиеся у подножья скалы, решительно не вязались с памятником! Казалось бы — чепуха, не стоившая внимания. Но… Эта дрянь постепенно покрывала берег, как плесень. И когда Покоритель Красоты родится, она могла испортить всё.

Иногда мастер с ужасом представлял, как нелепый город разрастается, обступает скалу, перекидывается на берег противоположный…

Это был плевок в лицо Совершенству.

…Так и жили они, мастер и подмастерье: прилежно трудились бок о бок в мастерской, а потом расходились по любимым тропинкам — один к скале, другой к речному берегу.

Однажды вечером, когда подмастерье делал отвар из трав, к костру вышел незнакомец, одетый, как монах. Накидка скрывала голову гостя. Отблески костра плясали по его лицу; впрочем, видны были только нос и борода.

— Берешь ли заказы, мастер? — спросил незнакомец.

— Не мастер я. А что надо?

Нужна была могильная плита. Причем, вот странность, заказчик желал, чтобы плиту украшало потешное сооружение — наподобие тех, что стояли на берегу.

— Вылепишь звонницу, — распорядился он.

— Зачем вам это? — удивился парень. — Звонницу — на могилу?

— Красиво, — ответил заказчик. — Плачу вперед.

Он хорошо заплатил, со щедростью, достойной князя. Давно подмастерье не держал столько серебра сразу.

Ни на какие иные вопросы незнакомец не пожелал отвечать — скрылся во тьме…

Подмастерье управился за неделю. Звонница из песка и яиц получилась — на загляденье.

За заказом, однако, никто не пришел. Так и стояла чудн А я могильная плита на дворе дома, понапрасну пугая гостей…

— …Возмущает другое, — говорил начальник экспедиции. — Как ни странно, Саничка, твои поделки вполне смотрятся. Возможно, тебе удалось бы даже с ними выставляться. Но ведь ты и не пробовал! Ты вообще ничего не пробовал, кроме как выбрасывать их! На рынке бы ими торговал, и то был бы толк… Знаешь, иногда до слез обидно бывает наблюдать за твоими отвратительными актами мазохизма…

Дело в том, что когда изделие было готово, когда подсыхала последняя буква в названии, чудак садился в лодку, уплывал на середину реки, торжественно спускал на воду воплощенное в дереве слово… и отправлял его в свободное плавание — вниз по течению.