Клайв Баркер - Эвервилль

Грохот привлек новых зрителей, собралась толпа, но ни кто не вступился за Хармона и его дочь. Мало кому из пионеров Поттрак нравился больше, чем О'Коннелы, однако все знали, кого следует бояться.

Наконец Поттрак в фургоне довольно всхрапнул и вы брался из-под полога, держа в руках сундучок из темного, искусно отполированного тикового дерева. Он бесцеремонно швырнул сундучок на землю, а Гудхью спрыгнул вниз и попытался открыть замок ножом. У него ничего не вышло, так что, разочарованный, он принялся ковырять крышку.

— Не порти, — вздохнул Хармон. — Я открою.

Он снял с шеи ключ, встал на колени и отпер сундук. Пот-трак, уже стоявший у него за спиной, оттолкнул Хармона в сторону и ударом ноги откинул крышку.

Мэв много раз видела, что там лежит. Для неграмотного человека в сундучке не нашлось бы ничего ценного — лишь несколько бумажных свитков, перевязанных кожаными ре мешками, — но для них с отцом это были сокровища. Из этих листов пергамента должен родиться на свет Эвервилль: его улицы и площади, парки, бульвары, общественные здания.

— Ну, что я говорил? — выплюнул Поттрак.

— Ты говорил — «книги», — отозвался Гудхью.

— Я говорил — дерьмо, вот что я говорил, — сказал Пот-трак. Он рылся в бумажных свитках, разбрасывая их в поисках чего-нибудь, с его точки зрения, ценного.

Мэв взглянула на отца. Хармона трясло с головы до пят, лицо его посерело. Похоже, гнев иссяк, уступив место смирению, чему Мэв была только рада. Пергаменты восстановить можно, отца — нет.

Поттраку надоело рыться в сундучке, он заскучал и, судя по всему, собрался уходить, чтобы снова поколотить жену. Возможно, так он бы и сделал, если бы Гудхью не заметил на дне что-то еще.

— Что это здесь? — проговорил он, наклонился и запустил руку в сундучок. На его небритом лице появилась Ухмылка — По мне, так вот это уже не дерьмо.

Он извлек находку на свет, содрал бумажную обертку и поднял повыше, чтобы показать собравшимся. Даже Мэв ни чего не знала про эту вещь и теперь в растерянности смотрела на нее. Там оказался крест, но, насколько она могла рассмотреть, не такой, как носят христиане.

Она подошла к отцу, встала сбоку и спросила шепотом:

— Папа, что это?

— Подарок, — ответил он. — От мистера Будденбаума.

— Женщина но имени Марша Уинтроп — одна из немногих, кто в пути проявлял заботу о Мэв, — вышла из толпы, чтобы получше рассмотреть находку. Она была рослая и ост рая на язык, так что, когда она заговорила, зашумевшие во круг люди перешли на шепот.

— Похоже на украшение, — заметила она, повернувшись к Хармону. — Его носила твоя жена?

Мэв часто гадала потом: что двигало ее отцом в ту мину ту, что заставило его отвергнуть такую безобидную ложь — упрямство или дух противоречия? Как бы то ни было, лгать он не стал.

— Нет, — сказал Хармон. — Это не украшение моей жены.

— А что же тогда? — полюбопытствовал Гудхью.

Ответил ему не Хармон, а кто-то из толпы.

— Это знак дьявола, — произнес резкий скрипучий голос.

Из задних рядов толпы выступил Енох Уитни. Все головы повернулись к нему, улыбки исчезли. Енох Уитни не имел духовного звания, но, по его собственным словам, был более богобоязнен, чем все попы вместе взятые, за что Господь велел ему пасти братьев своих и постоянно напоминать им о том, что дьявол не дремлет, что он среди них. Он нес нелегкое бремя и редко упускал возможность напомнить своей пастве, какие страдания доставляет ему их порочность. Однако он обязался публично подвергать осуждению любого, кто нарушит заповеди делом, словом или намерением Обычно ему приходилось обличать развратников, распутников, прелюбодеев, а тут вдруг случился идолопоклонник, поклоняющийся богопротивному фетишу.

Полыхая праведным гневом, Енох направился прямо к согрешившим отцу и дочери. Он был высокий, узкоплечий, глаза у него бегали, и взгляд их ни на чем не задерживался более чем на секунду.

— Ты всегда вел себя так, будто в чем-то виноват, О'Коннел, — произнес Енох. Его взгляд перебегал с Хармона на Мэв и на крест в руках Гудхью. — Я никак не мог понять, где коренится твой грех. Теперь все ясно.

Он протянул руку. Гудхью положил крест ему на ладонь и ретировался.

— Я ни в чем не виноват, — сказал Хармон.

— Значит, ни в чем? — повторил Уитни, возвышая голос. Он у него был и без того сильный, но Уитни не упускал возможности лишний раз поупражняться в его закалке. — Ни в чем?

— Я сказал, что ни в чем…

— А скажи-ка мне, О'Коннел, за какую услугу дьявол наградил тебя сей нечистой вещью?