Виктор Точинов - Логово

…Сбивчивый доклад Юрика закончился неожиданно: в наушниках раздался короткий громкий треск – яростно и неразборчиво оравший голос Мастера исчез. Юрик заподозрил, что Мастер шарнул об пол или стену микрофоном, или трубкой, или что там у него было… Не понял другого: что теперь делать. И когда вопли и выстрели раздались уже внутри здания, он нарушил все приказы и инструкции – бросил пульт, подхватил свой АКС и отпер железную дверь. Даже не сделав соответствующей записи в журнале…

…Баррикада не помогла. Не потребовалась. Возня у штаба привлекла внимание второй твари, несшейся по Логову широким зигзагом… Она сразу учуяла тянущийся из открытого окна запах еды – сдобренный, как приправой, острым запахом страха. Зверь прыгнул в окно, не раздумывая. Раздумывать он неумел…

…Замок не поддавался трясущимся пальцам – когда Юрик выскочил в коридор второго этажа, стрельба смолкла. И вопли тоже. Снизу раздавался одинокий крик – пронзительный и бесконечно-долгий, казалось, столько человеку не вытянуть одну ноту, не хватит воздуха в легких, – но крик звучал и звучал. Потом резко оборвался. В тишине послышались звуки – негромкие и оттого особенно жуткие: чавкающее урчание. А еще – шаги. Тяжелые, неуверенные – кто-то поднимался по лестнице. Юрик вскинул в ту сторону автомат, забыв, что патрон не дослан… В полутьме над верхними ступенями лестницы показалось и стало медленно подниматься нечто страшное, кровавое, искореженное… На жутком месиве блестел уцелевший глаз – и Юрик понял, что недавно оно было человеческим лицом; понял и хотел закричать, глотку перехватило, наружу рвалось хриплое бульканье; человек на лестнице стал виден уже до колен – шатаясь, с трудом, но упрямо поднимался – и совсем неподходящим к моменту, игривым жестом помахивал чем-то, зажатым в левой руке: через секунду Юрик увидел, что это не зажато в руке, это сама рука, кисть и запястье, повисшие на кровавых лохмотьях – понял и наконец закричал. Так же долго и пронзительно, как недавно кричали внизу. Поднимавшийся человек упал, ударившись бывшим лицом о верхнюю ступеньку. И стал медленно, словно стекая, сползать вниз. Потом движение его мгновенно ускорилось – он исчез из виду рывком. Юрик бросился обратно, за железную дверь, не прекращая крика.

Замок снова не хотел срабатывать, затем закрылся неожиданно легко, и Юрик понял, что запирает его двумя руками, а автомата нет, автомат остался в коридоре, за дверью, и подумал, что Мастер за такое… – он отчаянно пытался представить, как же его накажет потом Мастер, ему очень хотелось, чтобы наказание было, и потом – было, и он старался думать об этом, только об этом, лишь бы не думать о том, что творилось снаружи…

Потому что там происходило неправильное. То, что происходит лишь в кошмарных снах, когда ноги обмякают и сердце превращается в ком холодной ваты, но где-то в глубине все равно живет спасительное знание: всё невзаправду, проснусь – и всё кончится… То, что наяву можно с ужасом и отвращением услышать, узнать, прочитать про других, а с то-бой такое никогда не случится…

В дверь ударило – мягко и мощно.

Дверь была достаточно прочная – и, пожалуй, смогла бы противостоять ликантропу. Если бы устанавливавшие ее не схалтурили. Стальные штыри, крепившие косяки к стенному проему, были утоплены не в железобетон – лишь в толстый слой штукатурки. Кому-то показалось в падлу возиться с перфоратором…

Когда от косяков зазмеились трещины, Юрик метнулся туда-сюда испуганным мышонком – к зарешеченному окну, к столу, заставленному аппаратурой – и забился в двухстворчатый шкаф. Скорчился внизу, раздвинув в стороны кучу какого-то хлама. Дверцы изнутри плотно закрыть не получилось, и сквозь щель в палец шириной он видел, как дверная коробка ввалилась внутрь, а больше ничего видеть не захотел, плотно зажмурил глаза, как при давних играх в прятки: меня не видно, меня не найдут, – в детстве иногда помогало… Но слух и обоняние остались, он слышал низкое негромкое рычание, чуял острый запах крови и чего-то еще, очень мерзкого, хотелось молиться, он не умел, и лишь твердил про себя: «Мамочка, мамочка, мамочка, сделай так, чтоб меня не нашли…»

Огромная башка разбила дверцы шкафа, и оскаленная пасть ухватила все, что смогла зацепить: и висевшую на плечиках униформу, и валявшиеся внизу скомканные простыни распечаток, и бедро Юрика – он взвизгнул не столько от боли, сколько от обиды за несправедливый финал последней игры…