Олег Овчинников: Ушелец

Я не успел ответить, Татьяна куда-то исчезла. Потом вернулась, встала рядом, не говоря ни слова. Но тень от ее головы падала прямо на мои кусочки, и это сильно раздражало, и тогда я спросил, что ее беспокоит. Только честно, я же вижу…

Татьяна спросила кротким голоском, как мне понравился приготовленный ею суп.

Я не почувствовал подвоха и ответил, что суп был великолепен и вообще мне всегда нравилась… нравилось то, как она… эээ…

– Ты даже не притронулся к нему! – возмущенно воскликнула она.

Я ответил, что в ее словах, безусловно, есть доля истины, и я вполне допускаю, что эта доля весьма велика, но… когда ее нет рядом, мне просто кусок не идет в горло, ты же знаешь. Зато теперь… я обязательно попробую ее замечательный суп, прямо сейчас, вот только…

Вымороженным голосом Татьяна заявила, что как раз теперь – вряд ли…

Я осмелился возразить, ну, зачем же так категори… зировать!

Она ответила: а затем, что я только что вылила всю кастрюлю.

И ее завершающее «В унитаз!» прозвучало веско и хлестко, как последний довод обвинителя, не оставляющий мне ни единого шанса на оправдание.

– Извини, – зачем-то сказал я.

Потом она опустилась передо мной на колени, едва не смешав в кучу ту часть кусочков, которые я уже проверил на совместимость, с той, которую пока не успел, заставила меня посмотреть ей в глаза и спросила:

– Мужа, с тобой все в порядке?

Дальнейшее я припоминаю смутно. То ли я ответил ей что-то не то, то ли не ответил вовсе, только Татьяна вдруг заплакала и снова куда-то исчезла, а мне удалось почти подряд найти еще четыре кусочка.

Четыре подряд идущих кусочка лежали вместе – это вовсе не так удивительно, как могло бы показаться. Скорее всего, этот пазл кто-то уже собирал раньше, до меня. А после – разобрал, но не очень старательно перемешал кусочки.

Это предположение объясняло бы многое.

Магия творения. Магия ритуала. Магия круглых чисел. Когда они переплетаются, безумно хочется курить…

Я взобрался на табуретку. Слегка покачивало, как после недолгой, перенесенной на ногах болезни. На всякий случай я ухватился рукой за раскрытую дверцу антресоли.

Здесь скопилось все самое старое, пыльное и бесполезное, что было в квартире, в основном – вещи, оставшиеся после мамы. Как ни обманывай себя, обещая отдать все это богатство в армию спасения или вывезти на дачу, которая – ну… будет же у меня когда-нибудь дача!.. – хлам все равно останется хламом, его никак нельзя будет использовать, он никогда не пригодится. Но выбросить, почему-то жалко.

Это как старые письма, которые ты никогда не перечтешь, но рука не поднимается спустить их в мусоропровод. И вот они копятся в пыльных ящиках секретеров, собираются в стопки, перевязываются тесемочками… А потом сжигаются. Такая смерть кажется тебе более… милосердной.

Впрочем, чего это я? Не так уж много тут этого хлама. По крайней мере, когда я открыл дверцу, мне ничего не свалилось на голову, как это неоднократно случалось раньше.

Я запустил руку в пыльный сугроб из замши, фетра и фланели и, покопавшись в нем, нащупал распечатанную пачку сигарет. «Жетан», черная этикеточка. Сейчас таких уже не выпускают.

По слухам, запах крепкого табака отпугивает моль. За моль ответить не могу, но… меня он сейчас притягивал.

Подумалось: «Интересно, не выдохся ли газ в зажигалке за те почти два года, что я не курил?» Как выяснилось, нет. Не до конца.

Я сделал затяжку и закашлялся. Затем повторил, но на этот раз заставил себя пропустить дым в легкие.

Нас с детства учили, что курить вредно. Нас пугали онкологией и показывали легкие препарированного курильщика. Не знаю, может быть, это действительно жутко вредно для здоровья – черные легкие… Зато как красиво!

Табачный дым с непривычки немного драл горло, но я не остановился, пока не докурил сигарету до фильтра. Потому что я заслужил это сладкое, расставив по своим местам первую тысячу.

Десять процентов, много ли это? Как посмотреть… Кто знает, начиная с какого момента наступает диалектика?

Нагнувшись за табуреткой, я сначала подумал, что у меня просто потемнело в глазах. Так бывает иногда, когда сделаешь какое-нибудь резкое движение. Однако, заставив непослушные, слезящиеся глаза смотреть пристально, я обнаружил, что небольшой прямоугольный кусок линолеума прямо под табуреткой действительно выделяется своим цветом. Он выглядел значительно темнее, если не сказать – чернее, чем вся остальная поверхность пола. И лишь тогда я, наконец, обратил внимание на то, что громоздкий и необычайно тяжелый дубовый комод, который всегда стоял на этом месте и благодаря которому и без того труднодоступная антресоль становилась недосягаемой, в настоящее время отсутствовал.