Генри Олди - Вампиры. Путь проклятых

Вампиры не должны существовать. Жизнь за счет чужой жизни — это невыносимо для тех, у кого остался хоть кусочек души. Но не убивать мы не можем. Как только приходит ночь, мы теряем над собой власть. В этом наше давнее проклятие… Тебе не понять, как я мечтала быть человеком… Даже между собой мы не могли сблизиться настолько, чтобыперестать чувствовать себя изгоями. И тогда несколько наших решили покончить с таким существованием. Мы бросили жребий — и исполнение приговора пало на меня. Сперва я застрелила тех, с кем мы сговорились; если кто-то из нас пытался покончить с собой без чужой помощи, ни чего не выходило. Не мы писали правила этой игры, но с ними приходилось считаться… Потом я начала охоту за другими вампирами… Не думаю, что после этой охоты хоть кто-то уцелел: за последние шестьдесят лет я никого не встречала. Только вот Его — это странное создание… Но без меня он не опасен. — Она вздохнула. — Я ведь здесь потому, что ты должен теперь убить меня и поставить точку в этой истории.

— Что? — Альберт поперхнулся и закашлялся. — Почему?

— Я дам тебе ружье. Оно заряжено серебряными пулями.

— Нет… Это дикость, бред, я отказываюсь! Почему я?

— Я все рассчитала. Я вижу тебя насквозь — тебе не могут помешать ни совесть, ни жизненные убеждения, лишь страх перед законом, а его можно убить еще большим страхом. — Она заглянула ему в глаза. — Тебя ведь заботит только собственное благополучие.

Слова Карины жгли Альберта сильнее прикосновения ее рук, ожоги от которых он чувствовал по всему телу. Она унижала, она насиловала его, насиловала именно сейчас, словами, а не тогда…

— Ради благополучия ты бы не убил, потому что боишься его лишиться, продолжала Карина. — Ты не игрок, и не любишь лишнего риска. Но именно ради сохранения своего благополучия ты убьешь меня — потому что я не оставлю тебе выбора… Видишь, я не взываю к твоей совести, не говорю: «Если ты человек — сделай это, потому что в этом твой долг перед людьми.» Я знаю, чего и от кого можно ожидать. А ты — мой!

— Карина!

Она молча встала с дивана и вышла. Хлопнула, закрываясь, дверь в прихожей. Альберт понял, что дрожит.

— Но почему я? — снова простонал он.

Звонок испугал его. Потребовалось время, чтобы он смог решиться подойти к двери и посмотреть в «глазок». На лестничной площадке никого не было. С некоторым облегчением он выглянул из квартиры и сглотнул: под ногами лежало старое ружье. Альберт осторожно наклонился к нему и неуверенно потрогал. Ружье как ружье. Альберт осмотрелся еще раз, снова никого не увидел, и, наконец, опасливо взял подложенное Кариной оружие, словно оно могло в любой момент ожить. За соседней дверью завозились. Альберт быстро отступил в прихожую и защелкнул замок.

Знакомый и ясный еще вчера мир перевернулся. Ну чем он прогневал Бога, за что ему на голову свалилась эта Карина? Жил как все, никого но трогал… Почему он должен терять все с таким трудом достигнутое из-за каких-то вампиров? А что если ее убийство не может быть расценено законом, как убийство? Что если она обратится в прах, испарится, если в нее выстрелить? Но даже если и так, выстрелы в квартире привлекут внимание соседей, придется оправдываться… А ведь есть еще и статья за незаконное хранение оружия… «Стерва, сука, дрянь!» — проклинал он Карину. Дикая злость овладела им, он с удовольствием избил бы эту девку. Швырнул бы на пол и бил — долго, чем попало; он почему-то был уверен, что она не стала бы кричать. «Пусть только сунется!» — грозил он двери. Избить — и вышвырнуть вон. Довела! А мучительная тоска — ностальгия о беззаботном вчера — уже пронзала его насквозь, жгла мозг и сосала под ложечкой.

К вечеру опять стала расти тревога. Легко сказать — избить. Он уже чувствовал на себе ее силу, силу вампира, — когда она заставила его переспать с собой. Что-то низкое и гадкое чудилось теперь в этом. Заставила… Действительно заставила, вопреки его воле. Повалила на диван и влезла сверху — разве это не надругательство над его мужским достоинством? Показала силу… Да, у нее безусловно была сила — темная, нечеловеческая, и потому вдвойне опасная. Скорее уж она сама может его избить… но сделает другое.

Она придет ночью, чтобы его убить. Или он — или она. («Самозащита… Смягчающее обстоятельство?») Он представил себе ее смеющийся рот и клыки (где-то на втором плане были и глаза — темные, серьезные, полные тоски и боли, но блеск зубов не позволял их различить четче). «Наверняка не меньше волчьих…» Он потрогал ружье. Да, защититься можно, но все равно несправедливо. Почему он должен защищаться?