Дэвид Райли: С наступлением темноты

Начав готовиться к ночному бдению, он вернулся в свою комнату и провел остаток дня за разбором сделанных ранее записей и дополнением одной из глав будущего научного трактата. Вскоре стало темнеть, улицу заполнил густой туман, который стал проникать даже в комнату, растекаясь по ней мутной дымкой. Он распахнул окно - решеток и мощных запоров на нем не было: третий этаж все-таки! - и стал молча проклинать эту белую завесу, хотя и не терял надежды, что она все же не помешает ему удовлетворить жгучее любопытство.

Наконец солнце окончательно скрылось за затянутыми туманом холмами, и почти сразу же послышались характерные звуки - люди приоткрывали двери своих домов, но каждый из них при этом хранил гробовое молчание, не проронив ни слова. До него донеслось лишь приглушенное постукивание тарелок о тротуар, после чего двери поспешно захлопывались и накрепко запирались. Наконец, утопающую в тумане улицу окутала полная тишина. Могло показаться, что жизнь вообще прекратилась. Единственное исключение - каминные часы, стоящие в его комнате и монотонно отсчитывающие секунды и минуты.

Внезапно что-то привлекло его внимание.

Взглянув поверх обшарпанного подоконника вниз, он поначалу не смог ничего разобрать - улицу застилал густой туман. И все же он заметил, что по мостовой передвигается какое-то существо или существа. При этом они издавали странные, пугающие звуки, совсем непохожие на приглушенный шорох диких кошек или собак, вышедших на тропу ночной кровожадной охоты. Нет, доносившиеся до его слуха звуки казались совершенно незнакомыми, чем-то походя на посвистывающий скрежет ползущего животного, вяло передвигающегося по булыжной мостовой.

Вот с шумом перевернулась и, ударившись дном, загрохотала по улице оловянная тарелка, пока, наконец, не остановилась у края высокого тротуара прямо под окном гостиницы Элиота. Он еще больше вытянул шею и увидел темное, похожее на тень существо, массивные очертания которого выплыли из тумана. На несколько секунд снова воцарилась тишина, пока существо это не обнаружило пищу и не принялось пожирать ее.

Собравшись с духом, Элиот Уайлдермен закричал так громко, как только хватило сил, - ему хотелось отпугнуть странное создание. Едва эхо его крика заметалось между домов и, уткнувшись в стоящую в конце улицы церковь, начало затихать, наполняясь с каждым новым отголоском все более и более жалостными и трогательными нотками, как опять наступила тишина. Но лишь на мгновение. Тут же он расслышал шорохи, явно исходящие от ползавших внизу существ - их становилось все больше, - которые приближались по улице, оставляя тарелки со «своей» едой и устремляясь к гостинице миссис Джовит.

В этот самый момент послышалось их дьявольское, омерзительное из-за своего явно нечеловеческого происхождения, наполненное самыми гнусными чувствами похихикивание, в котором словно воедино смешались ненависть, похоть и, столь удивившая Уайлдермена, ненасытная алчность. И так отчетливо обозначились все эти эмоции в слабых, нечетких шорохах, доносившихся снизу, что Элиот почувствовал, как где-то в глубине его сознания начинают подниматься волны лихорадочной паники, а лицо покрывается каплями пота. Выждав момент секундной внутренней борьбы, он издал повторный крик и сам услышал, как сорвался от страха его голос.

Тут же снизу, со стороны основания дома, послышался слабый скрежет, словно какое-то тяжелое тело пытается преодолеть шаткую преграду.

На улице появлялись все новые тени, которые, извиваясь, подкрадывались к гостинице и скреблись о ее стены. Содрогаясь от бившей его неистовой дрожи, Элиот, наконец, понял, зачем нужны были все эти засовы и замки, и почему никто из жителей Херона с наступлением темноты не заговаривал и не покидал своего дома, умышленно создавая вид, будто деревня обезлюдела. Но теперь вся маскировка рухнула - они знали, что он здесь, они услышали его!

Уайлдермен схватил со стола тяжелый фолиант в жесткой обложке и швырнул его вниз, стараясь попасть хотя бы в одного из ползающих существ. И действительно попал - раздался звук, как будто в грязную лужу упал большой камень, сменившийся похрустыванием, словно ломались тонкие, хрупкие кости, попавшие под острые края переплета. И сразу же зловещие шорохи переросли в мощное, нарастающее крещендо отвратительного ликования. Пронзительный вопль, столь же нечеловеческий, как и все остальные звуки, но несущий в себе гнусные отголоски агонии и ужаса, эхом заметался вдоль темной улицы. И все же, несмотря на то, что крик этот мог бы разбудить даже мертвого, ни в одном из окружающих домов не зажегся свет, и никто не выглянул наружу, чтобы хотя бы узнать, в чем дело. Все ставни и двери остались запертыми.