Алексей Полстовалов - Западня душ

В момент, когда я пишу это послание, у меня уже нет никакой надежды на то, что я когда-либо обрету свободу и найду выход из кошмара, поглотившего мой разум. Я едва ли могу рассчитывать на то, что эти записи будут прочитаны, но они – единственное, что оберегает меня от окончательного безумия. Порой мне хочется верить, что состояние моё является игрой воспалённого рассудка и ужасы, коим свидетелем я являюсь, существуют лишь в моём воображении, что настанет час, когда врачи найдут способ бороться с болезнью и я вернусь к нормальной жизни, и буду вновь наслаждаться обществом людей, которые мне дороги. Увы! Мне слишком хорошо известно, сколь беспочвенны подобные надежды.

Моё имя Шарль Тиссон. Какое-то время назад я был известен как молодой, подающий надежды художник. Не считаю необходимым утверждать, что слава моя была велика: средств, вырученных за проданные работы, едва хватало, чтобы сводить концы с концами, а выставки, на которых демонстрировались бездушные картины comme il faut, привлекали лишь самодовольных буржуа, посещавших экспозиции в угоду моде. Иногда друзья сообщали, что мне удалось удостоиться лестных отзывов критиков, но это меня мало заботило. И, тем не менее, я могу сказать, что был знаменит в определённых кругах.

Разумеется, признание нигилистов-декадентов и эзотериков-любителей не есть та заветная цель, к которой стремится истинный творец, но это была публика, способная оценить мои не совсем обычные полотна. Сложно представить, что я смог бы решиться выставить на обозрение толпы пейзажи Потустороннего, построенные по правилам иной перспективы, подчиняющиеся иным геометрическим законам, наполняющие душу неведомым ужасом; равно я не смог бы показать зарисовки богопротивных игрищ сатиров и дриад на лужайках, залитых мертвенным сиянием молодой луны; я не стал бы демонстрировать лики древних порождений молодой земли, опасаясь справедливого негодования общества, не позволяющего оскорблять себя столь неблаговидными изображениями. В обществе оккультистов и философов символистов всё обстояло иначе: их приводили в восторг циклопические древние монолиты; изображение ничтожества человека пред всемогущими законами мироздания, выраженными в отвратительных бездушных чудовищах, находило всеобщее поощрение; монструозные абстрактные фантазии обладали для них неестественным очарованием.

Моё появление приветствовали в эзотерических кружках и салонах, для спиритистов и медиумов я был чем-то вроде гуру, поэты и музыканты, терзавшие слух обывателей громоздкими трудновоспроизводимыми сочетаниями звуков, считали похвальным иметь знакомство со мной. Подобное положение немало забавляло меня, ибо я ни в коей мере не тяготел к занятиям, связанным со сверхъестественными материями. Увлечение магией, пережитое на первых курсах обучения в академии, оставило неприятные воспоминания и раздражение в адрес шарлатанов, называющих себя Учителями, а в действительности являющихся профанами и лжецами. Попытки месмеристов управлять поведением людей вызывали у меня скепсис; следует ли говорить, что о тайных мистических обществах я был не самого высокого мнения. После подобного признания было бы логично вообразить меня лицемером, мало отличающимся от колдунов и прорицателей, о которых ранее я столь нелюбезно высказывался; ремесленником, малюющим полотна в угоду извращённым вкусам горстки психически неуравновешенных субъектов. Осмелюсь утверждать, что это не так: я был искренен, создавая свои полотна. Во снах мне являлись образы, завораживающие своей неестественностью, но по-своему прекрасные, я грезил о странах, не ведающих солнечного света, с городами оставленными обитателями на растерзание ледяным ветрам, я лицезрел обряды, свершавшиеся существами, определённо обладавшими разумом, но не имевшими с людьми ничего общего, демонические видения прошлого были для меня проклятием и источником вдохновения – едва ли нашлась бы на свете сила, способная удержать меня от написания того, что требовало быть написанным.

Я никогда не работал "a la carte". Многие приверженцы всевозможных культов делали мне весьма заманчивые предложения, на которые я неизменно отвечал отказом. Это не было позёрством или желанием поднять цену. Конечно, я с готовностью выполнял заказы на портреты или обыденные пейзажи, но когда речь заходила о том, что я именовал своим искусством, я не мог заставить себя работать, зная, что моей рукой водит не вдохновение, но воля нанимателя. И лишь один раз я отступил от этого правила…