Сьюзан Хаббард - Иная

— Есть! — воскликнула она. — Почему у тебя такой испуганный вид?

— Не знаю, — ответила я.

Но я знала. Я испугалась чего-то, что могло случиться с ней.

— Давай прокатимся до аптеки и сдадим в проявку, — предложила она, помахивая фотоаппаратом.

— Но мы же еще не всю пленку отсняли. Уже отсняли. — Она ухмыльнулась. — Пока ты попусту тратила время здесь, наверху, я сделала несколько снимков внизу. Включая один портрет красавчика папочки, который я повешу у себя на стену.

— Серьезно? — Я надеялась, что она шутит.

— Не волнуйся, я его не побеспокоила. Он так углубился в чтение, что не заметил меня.

По пути вниз Кэтлин остановилась рассмотреть картину на стене.

— Жуть какая, — сказала она.

Это был натюрморт с тюльпаном, песочными часами и черепом — такой привычный, что я редко обращала на него внимание.

— Он называется «Memento mori», — сказала я. — Это означает: «Помни, что ты смертен».

Кэтлин уставилась на картину.

— Жуть, — повторила она. — Жуть, но круто.

Я гадала, кто выбрал эту картину и кто повесил ее здесь.

В ожидании проявки мы бродили по овеваемым кондиционерами проходам аптеки. Мы пробовали косметику и парфюмерию, открывали бутылочки, чтобы понюхать разные марки шампуня, читали вслух журналы, приветствуя визгом очередные подвиги голливудских звезд. Кассирша у выхода метала на нас испепеляющие взгляды каждый раз, когда мы проплывали мимо нее.

Народу в магазине в тот день было немного, и через полчаса нам выдали готовые снимки. «Славтегосспди!» — выдохнула кассирша нам вслед. Мы отправились в парк, чтобы рассмотреть добычу. Кэтлин вскрыла пакетик, как только мы уселись на скамейку.

К моему полному унижению, на первой фотографии красовалась я в джинсах и лифчике, с рубашкой в руке.

— Я тебя убью, — зашипела я.

Единственным утешением служило то, что картинка получилась смазанная, должно быть, я шевельнулась, когда она щелкнула затвором.

Я попыталась забрать карточку, но Кэтлин выхватила ее у меня.

— Майкл заплатит, чтоб увидеть ее.

Мы дергали туда-сюда, пока мне не удалось порвать фотографию надвое и смять половинки в кулаке. Уныние Кэтлин насмешило меня.

Прочие фотографии валялись на скамейке позабытые, и мы бросились к ним одновременно. Как всегда, Кэтлин успела первой.

— Как ни жаль, больше никаких ню, даже частично. — Она пролистала пачку. — Видишь? Я хотела показать остальным, как выглядит твой дом.

Неумелый фотограф, она снимала по нескольку раз одни и те же места, и мы просмотрели их все по порядку: парадная лестница, ниша с витражным окном, лестничная площадка, внешняя библиотека, гостиная. И наконец, темно-зеленое кожаное кресло моего отца, а над ним какое-то мерцание.

— Где он? — удивилась она. — Что случилось?

— С фотоаппаратом что-то не то, — сказала я.

А сама подумала о вампирском фильме, который мы смотрели, — о сцене, где Дракула не отражается в зеркале. И хотя она не сказала этого вслух, у меня возникло ощущение, что Кэтлин думает о том же эпизоде.

Последней лежала моя фотография, снятая как раз перед тем, как она сказала, что у меня испуганный вид. Но снимок получился таким мутным, по нему невозможно было разобрать, что я тогда чувствовала.

В моей памяти тот августовский день запечатлелся как последний день последнего лета невинности.

Когда вечером Кэтлин позвонила, мы не говорили о фотографиях. Мы изо всех сил старались их не упоминать.

Приближался первый школьный день Кэтлин, и она призналась, что нервничает. Она сказала, что нам обеим нужен «новый имидж». Например, было бы неплохо проколоть уши в торговом центре. Но для этого требовалось заручиться согласием родителей, поскольку нам не исполнилось еще шестнадцати лет.

— Как твой красавчик папочка? — спросила она нарочито бодрым голосом. — Разрешит он тебе уши проколоть?

— Красавчик папочка в печали, — ответила я. — И мне сомнительно.

— Мы его обработаем. Сначала надо его развеселить. Ему следует снова начать встречаться с женщинами, — сказала Кэтлин. — Какая жалость, что я не старше.

Я прикинулась, будто меня сейчас стошнит. Но мы обе притворялись, играя роли, которые только вчера были нашим естественным поведением.

— Завтра в семь, — сказала она металлическим голосом. — Завтра наше последнее в этом сезоне свидание с Джастином и Трентом, — так мы назвали наших любимых лошадей.

— Спокойной ночи, — сказала я и повесила трубку.

Я отправилась пожелать спокойной ночи отцу, который, как всегда, читал «Журнал По» в гостиной. Я попыталась представить его себе в виде пленки эктоплазмы. Он встретил мой взгляд спокойно и с искоркой веселья в глазах.