Алексей Атеев: Код розенкрейцеров

Егор внезапно почувствовал, что может вот-вот лишиться чувств. Голова сладко закружилась, мир, казалось, качнулся. Олегов часто задышал и машинально стер выступившую на лбу холодную испарину.

– Папа! Папа! – неожиданно услышал он где-то совсем рядом, и мир сразу встал на свое место. Навстречу, радостно смеясь, бежали его дети, следом, улыбаясь, шла жена.

За то малое время, которое Олегов провел на даче, ни о какой работе не могло быть и речи. Дети буквально не отходили от отца. Они то тащили его в лес, то заставляли мастерить из подручных средств игрушки вроде корабликов из сосновой коры с тряпичными парусами, деревянных вертушек, бумажных голубей. Жена только посмеивалась.

Пресловутая дача на самом деле представляла собой обычную деревенскую избу, состоявшую из сеней и одной тесной комнатушки, добрую треть которой занимала огромная русская печь.

– Как Емеля-дурачок на печи, – хихикала младшая дочь, шестилетняя Таня.

Олегов кисло улыбался в ответ на лестное сравнение. Лежать на печи, несмотря на матрас, оказалось не очень-то удобно, однако историк мужественно терпел, рассудив, что вряд ли можно что-нибудь изменить. Впрочем, новое местожительство показалось ему даже уютным. На бревенчатых стенах, из пазов которых высовывались пучки пакли и высохший мох, висели клеенчатые коврики, расписанные такими яркими розами и георгинами, что от их долгого созерцания начинали болеть зубы. На подоконнике краснели неизменные герани, пол застелен домоткаными половиками. «Словом, сельская идиллия», – как иронично заявил в первый же вечер Олегов.

– Идиллия не идиллия, – спокойно отозвалась жена, – а приволье. Для детей, во всяком случае.

Владелицей дома оказалась пожилая, но еще крепкая женщина, которую звали Анисья Трофимовна. Сейчас она обитала в соседней большой, украшенной резными наличниками избе вместе с бородатым могучим стариком.

– Сожитель ее, – негромко произнесла жена, косясь на детей. – Просто сатир какой-то, даже ко мне пытался приставать. – Она хихикнула. – По словам хозяйки, после того как овдовел, чуть ли не на следующий день залез к ней в койку.

Олегов отнесся к услышанному без особого восторга. Он подозревал, что старик и есть тот самый пьяница и матерщинник, о котором рассказывал ему в вагоне старичок с удочками.

Да, собственно, какое ему дело. Он приехал сюда отдыхать. Кроме избы на территории дачи имелся довольно большой, засаженный картошкой, помидорами и прочей огородной овощью участок земли, в дальнем углу которого притулилась низенькая приземистая баня.

– В субботу истопим, – сказала жена, указывая на баню. – Сначала помою детей, а потом и мы с тобой…

– Вместе? – удивился Егор.

– А что тут такого, здесь все так делают.

– Сельская непосредственность. Однако деревня влияет на тебя довольно странным образом.

Жена пожала плечами, но развивать банную тему дальше не стала.

Егор Александрович представлял, что называется, тип исконно городского жителя, в деревне он бывал два-три раза, да и то очень кратковременно. Но, удивительное дело, ему начинало здесь нравиться, в чем, правда, он стеснялся признаться даже себе. Больше всего его занимал лес, который подступал к самому дому. Даже ворота усадьбы были приделаны к двум высоченным соснам, а прямо за ними раскинулся могучий, хоть и сильно поредевший бор. В первый же день дети упросили отца пойти с ними в лес.

– Тут ежи водятся, – сказал старший сын, когда они шагали по хорошо утоптанной тропе.

– И зайцы, – добавила дочь, – и волки… Папа, поймай мне ежа.

Егор стал объяснять, что ежей ловить не нужно, что они приносят пользу, уничтожая вредных обитателей леса, что, в конце концов, у них тоже есть дом и дети… Тут он внезапно запнулся и замолчал. «Что я мелю, – с удивлением подумал он. – Неужели я действительно такой зануда…»

– Дальше, – напомнила дочь.

– Что дальше?

– Про ежиных детей…

И Егор стал на ходу выдумывать сказку про ежиную семью и преследующего ее хромого серого волка.

Лес был полон света, медно-красные стволы сосен, почти без сучьев внизу, вздымались к небу, одуряюще пахло разогретой сосновой смолой, желтоватые прозрачные капли которой застыли на стволах и сверкали в солнечных лучах, словно кусочки янтаря.

Олегов оборвал на полуслове историю про ежей и стал рассказывать детям про янтарь.

– Вот смотрите. – Он показал на крошечного паучка, увязшего в смолистом натеке. – Когда-нибудь этот кусочек смолы окаменеет, и паук, попавший в него, сохранит свой первоначальный вид сотни и тысячи лет. Есть такой драгоценный камень – янтарь. Он представляет собой именно окаменевшую смолу хвойных деревьев. И насекомые, увязшие в них миллионы лет назад, так и остались в смоле. Мухи, пауки, разные жуки…