Уильям Ходжсон: Карнакки - охотник за привидениями

После этого я выключил фонарь и уселся на скамью, что оказалась рядом с камерой. Не знаю, чего я ждал, но мной владело ощущение, утверждающее, что нечто обязательно случится. Я словно был в этом уверен.

Миновал час… час, проведенный в абсолютном безмолвии. Я зверски замерз, поскольку во всей капелле не было ни батарей, ни печки, что я заметил еще во время обследования; так что в ней было столь же холодно, как в благословенной могиле. Ну, а к холоду в помещении добавлялись мои ощущения, как вы понимаете, отнюдь не согревавшие мою душу. И тут я с жуткой уверенностью ощутил, что по капелле передвигается нечто. Не то, чтобы я услышал что-то; нет, интуиция подсказывала мне, что во тьме шевелится неизвестная тварь. Буквально в одно мгновение я облился потом… холодным потом. Не слишком приятное ощущение, однако.

Внезапно я поднес прикрытые кольчугой руки к лицу. Я хотел спрятать его… то есть защитить. Мной владело жуткое чувство, утверждавшее, что надо мной во тьме парит нечто… парит и выжидает. Рассказывают, что сердце человека может расплавиться в груди! Мне казалось, что мое сердце превратилось в лужицу. Я закричал бы, если бы не было так страшно произнести звук. И тут, вдруг, я услышал звук. В конце прохода между скамьями что-то глухо лязгнуло, словно бы обутая в сталь пята ударила в каменный пол. Я сидел неподвижно, стараясь заставить себя не превратиться в жалкого труса. Я еще прикрывал лицо, однако мужество постепенно возвращалось ко мне. Усилием воли я заставил себя опустить руки и поднять лицо вверх, к нависшей надо мной тьме. Честно скажу вам, что в этот миг я понял, что лучше позволить твари, что бы она ни представляла собой, сразить меня насмерть, чем дать своей отваге сгнить на корню. Однако ничто не прикоснулось ко мне, и я несколько успокоился.

Смею сказать, прошла пара минут, и поодаль, возле солеи, вновь что-то лязгнуло, словно бронированная нога осторожно ступила на камень. Боже мой! Скажу вам, что я напрягся всем телом. И тут вдруг до меня донесся звук, который можно было принять за звяканье кинжала над алтарем. Мысль о том, что неодушевленный предмет может ожить и напасть на меня, просто не приходила мне в голову. Мне представлялось скорее некое протянувшее к нему лапу невидимое чудище из неведомого мира. Я вспомнил слова дворецкого о том, что удар кинжала был подобен удару конского копыта, и с этой мыслью потянулся к фонарю. Я оставил его на скамейке возле себя и немедленно включил свет, после чего повел лучом вдоль прохода, в котором не оказалось ничего, что могло бы испугать меня. Взад и вперед водил я полоской света, но так и не увидел ничего страшного. Ни передо мной, ни за мной, ни над головой, ни на полу, куда я светил, не было видно ничего такого, что могло бы объяснить озноб, пробиравший мое тело. Чтобы осветить капеллу я встал, однако, достав револьвер, отчаянным усилием воли я заставил себя выключить свет и сесть, вновь отдавшись наблюдению во тьме.

Кажется, таким образом прошло около получаса, и за все это время ни один звук не нарушил царившую в капелле тишину. Что касается состояния моего духа, могу сказать, что я несколько успокоился, что было глупо, поскольку тварь, делавшая капеллу опасной, все равно не была видна, сколь ни ярок был свет. А потом, уже сев, как я только что сказал, ожидать с револьвером в руке, и ощущая себя более в своей тарелке, я как будто бы кое-что услышал. Я вслушивался, как только мог, если такое возможно, и наконец уже мог почти поклясться, что кто-то шевелится у начала прохода, но настолько тихо, что все-таки в этом нельзя было испытывать уверенности. Потом мне снова показалось, что я услышал тот же самый звук, после чего воцарилось жуткое молчание, а потом он прозвучал снова, уже ближе ко мне, словно бы некто широкими и неслышными шагами приближался ко мне.

Я сидел напрягшись, не шевелясь, и слушал, пока поступь эта не стала доноситься ко мне со всех сторон, и все же не мог быть уверен, что действительно слышу ее. Тянулись долгие драгоценные минуты.

Спустя некоторое время, я, кажется, несколько успокоился, хотя помню, плечи мои ломило от того усилия, с которым я заставлял себя сидеть прямо. Имейте в виду, что страх так и не оставил меня, однако мне уже не казалось, что вот-вот придется сражаться ради спасения собственной души.

Хуже всего было то, что какое-то время я просто не мог толком ничего слышать: так барабанила в ушах кровь… жуткое, прямо скажу, чувство.

Значит, я сидел так и вслушивался, всем телом и душой, когда вдруг с жуткой уверенностью опять ощутил, что нечто движется в воздухе над моей головой. Чувство это сделалось настолько непреодолимым, что голову мою буквальным образом стиснуло. Паскудное, скажу вам, ощущение, тем более, когда оно вызывается подобным путем. Однако могу с удовлетворением сказать вам, что теперь я не прикрывал руками лицо. Если бы я позволил себе это, то просто вылетел бы из капеллы как пробка, но я оставался на месте и сидел, обливаясь холодным потом, а по спине и шее моей гулял холодок. И тут вдруг мне опять показалось, что я слышу этот странный и тихий шаг… огромные ноги, думалось мне, ступают по проходу между скамьями, и на этот раз они казались много ближе ко мне. А потом настал короткий и страшный миг тишины, и мной овладело ощущение, утверждавшее, что нечто парит надо мной или нагибается ко мне из прохода; и тогда сквозь грохот крови в ушах, до слуха моего донесся негромкий шум от того места, где стоял мой фотоаппарат — звук неприятный и скользкий, закончившийся резким стуком. Я держал фонарь наготове в левой руке и теперь отчаянным движением включил его и посветил прямо над своей головой, поскольку совершенно не сомневался в том, что надо мной находится нечто; однако надо мной ничего не оказалось, и я направил луч фонаря на камеру и далее по проходу, но и там ничего не было; после этого я принялся светить на все стены и углы капеллы, дергая пятно света то в ту, то в другую сторону, и все же ничего не заметив.