Стивен Кинг: Чувство, имя которому есть только на французском

Начала зудеть голова. Она рассеянно почесала ее рукой, ожидая появления следующего щита с Девой Марией.

Пусть это и покажется ужасным, но ситуация начала меняться к лучшему, когда она потеряла ребенка. Случилось это аккурат перед тем, как Билла взяли на работу в "Бич компьютерс", на шоссе 128. Именно тогда в компьютерной индустрии задули свежие ветры перемен. Потеря ребенка, выкидыш — в это поверили все, за исключением, возможно, Билла. Родственники точно поверили: отец, мама, бабушка. Выкидыш, говорили они всем. Выкидыш, католики признавали только такой вариант. "Деве я молюсь и вам…" — иногда пели они в школе, прыгая через веревочку, смело, чувствую себя большими грешницами, с развевающимися юбками, которые то и дело обнажали их ободранные коленки. В школе Нашей госпожи ангелов, где сестра Аннунсиата била по пальцам указкой, если видела, что ты глазеешь в окно, вместо того, чтобы готовить уроки, где сестра Дормарилья говорила, что миллион лет — лишь доля секунды на часах вечности (и ты можешь провести вечность в аду, многих выпадала такая участь, так легко туда попасть). А жизнь в аду — сплошные мучения. Кожа твоя будет гореть огнем, кости — поджариваться. А теперь она во Флориде, в салоне "Краун Вик", рядом с мужем, чья рука поглаживает ее промежность. Платье помнется, но невелика беда, если на его губах играет довольная улыбка, и почему только не уходит это чувство?

Она подумала о почтовом ящике с фамилией Раглан на боковой поверхности и американским флагом на крышке, и они проехали почтовый ящик, с фамилией Рейган и наклейкой "Грейтфул Дэд" вместо флага. Она подумала о маленькой черной собачке, деловито бегущей по противоположной обочине дороги, опустив голову, что-то вынюхивая, и они повстречались с собачкой. Она вновь подумала о рекламном щите, и да, они проехали мимо щита:

"МАТЬ МИЛОСЕРДИЯ ПОМОГАЕТ ГОЛОДНЫМ ФЛОРИДЫ — НЕ ПОМОЖЕТЕ ЛИ И ВЫ?"

Билл ткнул пальцем.

— Вон там… видишь? Думаю, это Палм-Хауз. Нет, не там, где щит, с другой стороны. И почему только власти разрешают портить панораму этими щитами?

— Я не знаю, — голова зудела. Она почесалась и с волос посыпалась черная перхоть. Она посмотрела на свои пальцы и в ужасе увидела, что подушечки черные, словно кто-то только что снял их отпечатки.

— Билл? — она прошлась рукой по светлым волосам и посыпавшиеся чешуйки увеличились в размерах. Она видела, что это не кожа, а сгоревшая бумага. С одного клочка на нее смотрело лицо, проступившее, как на негативе.

— Билл?

— Что? Чт… — сорвавшийся голос Билла испугал ее куда больше, чем резкое движение его рук, вертанувших руль, отчего автомобиль едва не сбросило с асфальта. — Господи, дорогая, что у тебя в волосах?

На клочке сгоревшей бумаги она увидела лицо матери Терезы. Увидела лишь потому, что думала о Нашей госпоже ангелов? Кэрол подняла клочок с платья, чтобы показать Биллу, но сгоревшая бумага раскрошилась под ее пальцами. Она повернулась к мужу и увидела, что очки уходят в щеки, растворяются в них. Один его глаз выскочил из орбиты и лопнул, как спелая виноградина, налитая кровью.

"И я это знала, — подумала она. — Знала даже до того, как повернулась. Благодаря этому чувству".

На деревьях щебетали птицы. С рекламного щита Мария протягивала руки. Кэрол попыталась вскрикнуть. Попыталась вскрикнуть.

— Кэрол?

Голос Билла, доносящийся издалека, с другого континента. Потом его рука, не мнущая платье в промежности, а на плече.

— Ты в порядке, крошка?

Она открыла глаза яркому солнечному свету, уши — мерному гулу двигателей «Лирджета». И чему-то еще — давлению на барабанные перепонки. Перевела взгляд с встревоженного лица Билла на дисплей высотомера, расположенного на стенке салона под термометром: двадцать восемь тысяч футов.

— Снижаемся? — удивленно спросила она. — Уже?

— Быстро, не правда ли? — в голосе удовлетворенность, словно Билл сам вел самолет, а не платил за него. — Пилот говорит, что мы приземлимся в Форт-Майерсе через двадцать минут. Мы просто перепрыгнули через всю Америку, детка.

— Мне приснился кошмар.

Он рассмеялся. Этот смех, самодовольный, говорящий, ну нельзя же быть такой идиоткой, она терпеть не могла.

— Во время второго медового месяца кошмары не разрешаются. Что снилось?

— Не помню, — ответила она, и не солгала. В памяти остались только фрагменты: Билл с уходящими в щеки, растворяющимися в них очками, одна из трех или четырех запретных частушек, которые они иногда распевали в пятом или шестом классе. "Деве я молюсь и…" а как же дальше, как? Не вспоминалось. Другая частушка, о большой папиной штучке, всплыла в памяти, а вот про Марию — нет.