Константин Кузнецов - Душеприказчик

Сердце заколотилось в тревожном предвкушении, будто рисунок вот-вот заговорит со мной, рассказав не одну удивительную историю своих бесконечных скитаний.

Я продолжил рисовать. Перо, будто не касаясь бумаги, приоткрыло образ старого путника, показав моему взору худое одетое в лохмотья тело и длинные костлявые кисти. Затаив дыхание, я следил за пером, желая поскорее увидеть образ своего главного персонажа. Рука будто ведомая невидимым художником, с невероятной легкостью отражала на бумаге старца, в самых мельчайших подробностях.

Дождь продолжал хлестать по навесу, когда перо, последний раз побывав в чернильнице, поставило на лице путника «жирную точку». Портрет был закончен, а на меня накатила неимоверная усталость. Я зевнул и почувствовал, как сон сковал меня, и тело обессилено повалилось на мягкий плед.

Проснулся я внезапно, будто и не спал. Тело колотила холодная дрожь и я только сейчас понял, что за время сна продрог до костей. Случайно, мне бросился в глаза растекшийся чернильный рисунок, от которого осталось лишь высохшее, вытянутое пятно. Другая часть красовалась на моей руке и лице.

С досадой я скомкал испорченный портрет. Наверное, мне никогда не написать эту треклятую историю, не испытав настоящей тоски и одиночества…

— Эй, господин штудент, — раздался снаружи напуганный голос возницы.

Сладко потянувшись, я с неохотой выглянул из-под промокшей насквозь завесы.

На улице была уже ночь. Дождь прекратился, и в воздухе ощущалась приятная свежесть.

Я стал с интересом изучать окружающую местность, пытаясь понять, где мы оказались: по обеим сторонам дороги возвышались низкие кряжистые деревья, верно охраняющие дремучие чащобы леса, а чуть впереди виднелся слегка покосившийся дорожный указатель. Я взглянул на небо и, почувствовав легкое дуновение ветра, заметно вздрогнул — яркая россыпь звезд, словно холодные и бессердечные правители, равнодушно взирали на нас с недосягаемой высоты.

— Дальше не стоит ехать ночью, — наставительно пробурчал возница.

— Почему это? — искренне удивился я.

— Молчаливый погост, дурное место. Ночью как хошь, а ни за что не поеду, — отрывисто проговорил извозчик и тут же затих.

Я внимательно вгляделся в темноту, пытаясь различить среди дорожного сумрака покосившиеся кресты и склепы.

— Дурное место говорю вам, господин штудент. Я не в жизнь не поеду, — произнес возница слегка побледнев.

— А в объезд? — осторожно предложил я.

— Некуда здесь объезжать. Везде эти могилы. И болоты! Куда не плюнь. Богом клянусь, дурное место. Знал бы, что днем не успеем проскочить, ни в жизть не поехал бы!

Отчего-то мне стало не по себе. Слишком уж убедительно говорил извозчик, и с каждым сказанным им словом, где-то внутри, росло непреодолимое желание забраться обратно в повозку и с головой накрыться теплыми одеялами.

В ночи раздалось тревожное уханье филина, и я ощутил, как екнуло сердце, и по спине пробежал тревожный холодок.

Костер тихо потрескивал свежими еловыми ветками, а мне все никак не удавалось хорошенько согреться. Наверное, так и заведено, что одни могут годами скитаться по лесам и чащобам в поисках приключений, а другим — суждено читать об их подвигах и мирно попивать чай, сидя у теплого домашнего камина.

Видимо поэтому, столкнувшись с крохотными дорожными неприятностями, я навсегда уверовал, что никогда мне не стать храбрым и отважным странником, смело смотрящим в глаза любой встретившейся на пути опасности.

— Сейчас будет теплее, — бодро произнес возница, подбросив в костер еще пару веток.

— Странные места. Тихие, и какие-то без… — Я попытался подобрать подходящее слово, но Филджи сам договорил за меня.

— Мертвые… По-другому и не назовешь. Даже и не старайтесь, господин штудиоз.

Мне ничего не оставалось, как ответить согласием.

Погревшись у костра, Филджи сел на подстилку и разведя руками, тихо произнес:

— Еще мой дед не советовал хаживать в здешние места. Не сунь сюда носа — не принесешь в свой дом беды.

— А почему его назвали: «Молчаливый погост»? — сгорая от любопытства, поинтересовался я.

Возница задумчиво хмыкнул:

— А ты попробуй на нем хоть слово произнеси. Еще ни кому не удавалось. Язык сам не поворачивается, будто все слова позабыл. Даже днем едешь, а сердце замирает и на душе такой страх, что потом всегда помнить будешь.

В моем воображении живо возникли образы старых покосившихся от времени могил и надгробных плит, на которых вместо душераздирающих надписей были раскиданы человеческие кости.