Фотина Морозова - Беспокойные духи замка Жош-Лещницких

— Глубокоуважаемый пан Анджей, ваш прадед Юзеф был женат единожды и оставил пятерых детей. О нём сохранили память как о хозяйственном помещике и добром, набожном человеке. Все его поездки в Париж и Санкт-Петербург совершались по неотложным делам. Что касается вопроса, имел ли он право казнить бродячего лекаря…

— Разве мало помещики казнили холопов? — воспрянул Войтек. — Вечно вы идеализируете прошлое!

— А вы вечно демонизируете прошлое!

Дискуссия продолжилась без меня. Я размышлял о прадедушке Юзефе, вошедшем в историю. По крайней мере, в местную. По крайней мере, в одну.

Вопреки пророчествам Ядвиги, спал хорошо, насколько это гарантировало количество выпитого. Когда светало, проснулся, чтобы сходить в туалет. Увидел в углу что-то белое и подумал, что это, должно быть, моя рубашка. Точно, она и оказалась. Я же говорил, что не верю в привидения.

Накануне обозначенного дня чуть ли не сутки кипели приготовления к спектаклю: расставляли лавки, возводили сцену… Войтек улещал рабочих и покрикивал на Ясю и Басю, которые своими девическими пререканиями заглушали бензопилу. Меня совсем выжили из дому, и я отправился погулять на природе. Параллельно смутному течению ветра сквозь листву деревьев в голове у меня текли мысли. Они неизменно возвращались к обитателям городка, соединённым неявными связями. Что в их поведении было искренним, что рассчитано на постороннего зрителя — меня? Почему ксёндз и директор краеведческого музея так упёрто спорят о религии? Почему непохожие девчонки-актриски косят под близняшек? Почему естественный для пани Ядвиги женский страх постареть втягивает в свою чёрную дыру её мужа, сына — и неизвестно, кого ещё… Если бы все эти связи выплыли наружу и стали видимы всем — вот это был бы спектакль! Овации! Цветы! А то, что создаст Войтек, скорее всего, окажется донельзя банальным.

По возвращении застал у себя в гостях ксёндза, который затеял очередную душеспасительную беседу с пани Дымной. При виде меня подскочил:

— Пан Жош-Лещницкий, я к вам по поводу спектакля…

— Как видите, всё уже готово.

— Вижу… Какое несчастье! А не могли бы вы это всё-таки как-нибудь отменить?

Мне настоятельно требовалось отдохнуть, подняться на второй этаж, обратиться к одной из моих любимых книг… Вместо этого я старался быть терпеливым с ксёндзом:

— А в чём дело?

— Войтек весь город заполонил рекламой. «Спешите! Только один вечер! Явление духа Волобужа! Первое и единственное привидение на фоне живописных развалин!»

— Что ж я, по-вашему, должен разочаровать зрителей и актёров только из-за того, что мой свежеотремонтированный дом обозвали развалинами?

— Не из-за того!

— А, так всё-таки — инквизиция в действии? Вы запрещаете произведения искусства?

— Я… нет-нет, я ничего не запрещаю. Я сам люблю искусство. Люблю иногда посмотреть французскую комедию с Пьером Ришаром… Но Войтек настаивает на реальном явлении духа Волобужа!

— Я уже говорил и ещё повторю, пан Григорчук: я не верю в привидения.

— Я тоже! Но в этом есть что-то нехорошее. Церковь не напрасно запрещает спиритические сеансы.

— Войтек — спирит? Давайте посмеёмся вместе. Даже если не считать спиритов шарлатанами, вы полагаете, наш Войтек способен вызвать хотя бы самого завалященького духа?

— А вы полагаете, неспособен?

— Абсолютно в этом уверен, — сказал я.

И не солгал. Я действительно был в этом уверен.

Войтек что-то там перемудрил или недомудрил с оборудованием. Согласно режиссёрскому замыслу, закатное солнце обязано было изливать багрянец на сцену суда над Волобужем. Однако к вечеру солнце, исправно светившее весь день, заволоклось тучами; вечер выдался туманный и влажный, хотя и тёплый. Срочно понадобился дополнительный софит. Актёры уже пребывали в образе и в гриме, для софита разъярённый неприличным поведением солнца Войтек нанял грузчиков, которые с руганью тащили эту бандуру полчаса сверх назначенного времени. В ожидании софита зрители бродили по двору, рассаживались на лавках и прямо на земле, жевали принесённую с собой еду. Пикник, да и только! Павел Турчак умостился на полу веранды с широко раздвинутыми коленями, подложив куртку под джинсовый зад. Алойзы Ковальский завис поверх перил в замысловатой позе изготовившейся к полёту гаргульи. Пани Ядвига цивилизованно присела на стул, который я ей предложил; сегодня она надела платье попроще, обнажающее спину вместо груди, и прогадала — в её торчащих мослами веснушчатых лопатках ощущалось что-то трудовое, лошадиное.