Огюст Дерлет - Козодои в Распадке

Я знал, что сломить упрямую подозрительность соседей будет нелегкой задачей, но был полон решимости сделать это. В тот вечер я лег спать рано, но совершенно не принял во внимание трудностей засыпания в но в ой обстановке. Там, где я ожидал ничем не нарушаемой тишины, я столкнулся с какофонией звуков, которые обволакивали весь дом и обрушивались на меня, просто сводя с ума. Все началось через полчаса после захода солнца, в сумерках, когда я услышал такую громкую перекличку козодоев, какой никогда прежде мне слышать не доводилось: сначала первая птица мигнут, пять или около того кричала в одиночку, через полчаса кричало уже птиц двадцать, а через час число этих козодоев, казалось, выросло до сотни. Более того, рельеф Распадка был таким, что холмы по одну сторону отражали звук с другой стороны, и сотня птичьих голосов, таким образом, вскоре просто удвоилась, а интенсивность звука варьировалась от требовательного визга, поднимавшегося со взрывной силой прямо из-под моего окна, до слабого шепота, эхом доносившегося с одного из двух дальних концов долины. Зная немного повадки козодоев, я в полной мере рассчитывал, что их крики прекратятся где-то в течение часа и возобновятся, сразу перед зарей. В этом как раз я и ошибался. Птицы не только кричали беспрерывно всю ночь напролет, но, насколько я понял, большое количество их просто слетелось из лесов расселось на крыше дома, на сараях и прямо на земле вокруг, подняв при этом такой оглушительный шум, что я был совершенно неспособен заснуть до самой зари, когда, одна за другой, птицы начали замолкать и улетать прочь.

Я понял, что недолго смогу противостоять этой изматывающей все нервы какофонии птичьего пения.

Не проспал я и часа, как меня, все так же совершенно измученного, поднял телефонный звонок. Я встал и снял трубку, недоумевая, что понадобилось от меня в такую рань и кто это вообще звонит. Я промычал в трубку сонное алло.

– Харроп?

– Да, это Дэн Харроп, – ответил я.

– Мне тебе надо кое-что сказать. Ты слушаешь?

– Кто это? – спросил я.

– Слушай меня, Харроп. Если ты хочешь себе добра, убирайся отсюда – и чем скорее, тем лучше!

Прежде, чем я смог выразить свое изумление, трубку на том конце положили. Я все еще был чуть-чуть не в себе от недосыпа. Немного постояв, и я положил трубку. Голос мужской, грубый и старый. Определенно, кто-то из соседей: телефон звонил так, только когда номер набирал кто-нибудь из местных, а не с коммутатора.

Я уже был на полпути к своей импровизированной постели в гостиной, когда аппарат затрезвонил снова. Хоть на этот раз звонили и не мне, я быстро вернулся. На часах было шесть тридцать, а солнце только что вышло из-за холма. Эмма Уотли звонила Лавинии Хоу.

– Винни, ты слышала их сегодня ночью?

– Господи Боже мой, да конечно же? Эмма, ты думаешь, это значит?

– Ох, не знаю. Это было что-то ужасное… Не слыхала ничего похожего с тех пор, как Абель ходил в леса тем летом. Целую ночь Вилли и Мэйми спать не давали. Боязно мне, Винни.

– Мне тоже. Господи, неужто опять начнется?

– Тише, Винни: Кто знает, может, слушает кто… Телефон не умолкал все утро, все разговоры вертелись вокруг одного и того же. Вскорости меня осенило; что соседи столь возбуждены не чем иным, как козодоями и их неистовыми ночными криками. Эти крики меня раздражали, но я был далек от того, чтобы считать их необычными. Однако, судя по тому, что я подслушал, такое настойчивое пение птиц оказывалось не только необычным, но и угрожающим. Суеверные страхи соседей словами выразила Хестер Хатчинс, когда рассказывала о козодоях своей двоюродной сестре, звонившей из Данвича,что в нескольких милях к северу;

– Холмы опять сегодня ночью разговаривали; кузина Флора, – говорила она приглушенно, но взволнованно. – Всю ночь их слушала, спать совсем не могла. Ничегошеньки больше не слышно, одни козодои, сотни и сотни – и вот так целую ночь. Из Распадка Харропа кричали, да так громко, будто прямо у тебя на крыльце сидели. Так и ждут, чтоб чью-нибудь душу поймать совсем как тогда, когда Бенджи Уилер помер, и сестрица Хоу, и Кёртиса Бегби жена. Уж я-то знаю, знаю, меня не проведешь. Кто-то умрет и очень скоро, вот помяни мое слово.

Определенно странное суеверие, подумал я. Тем не менее, на следующую ночь, после трудного дня, слишком забитого хлопотами, чтобы идти расспрашивать соседей, я твердо решил послушать козодоев внимательнее. Я уселся в темноте у окна кабинета: едва ли мне требовался свет, поскольку полнолуние должно было наступить всего лишь через каких-нибудь три дня, и теперь всю долину заливало то бело-зеленое сияние, которое является странным свойством лунного света. Задолго до того, как Распадок накрыла ночная мгла, оно овладело поросшими лесом холмами вокруг, а из темных участков леса начал доноситься возобновленный и постоянный зов козодоев. До того, как зазвучали их голоса, я отметил до странности мало обычных вечерних птичьих песен; лишь несколько ночных теней взмыло спиралями в темнеющее небо, пронзительно крича, и спикировало вниз в захватывающем дух падении, со свистом проносясь над самой землей. Но стоило лишь пасть темноте, как их вовсе не стало видно и слышно, и один за другим начали кричать козодои.