Клод Сеньоль - Матагот

Гроб из поспешно и плохо обструганных досок был еще припудрен опилками, которые показались мне из-за вони тухлыми яйцами, превращающимися в личинки навозных мух.

На кладбище присутствовали вдова и несколько ретивых поклонников Бога, старых женщин, равнодушных к Кордасье, но желающих заработать частичку рая, выступая в роли адвокатов защиты в деле приспешника Дьявола.

Арендуя Ардьер, я как бы стал временным родственником покойного, которому надлежало присутствовать на кладбище, но я и в самом деле сострадал ужасной кончине хозяина Ардьер. Если сказать откровенно, мне Кордасье никакого особого вреда не причинил. Впрочем, я еще не знал, что револьвер был частью наследства, которое он мне оставил, чтобы я воспользовался этим оружием в полном согласии с его планами.

Если бы я знал!..

Жанна Леу не пропускала ни единого события жизни местного общества и держалась рядом с женщинами, одним глазом косясь на могилу, которую Говий, деревенский мастер на все руки, быстро закапывал, бросая в яму землю, перемешанную с густыми сумерками; другой глаз Жанны был направлен на крупного парня, мявшего в пальцах каскетку-ушанку. Женщина словно грызла его — губы ее дергались от нервного тика, будто у нее на кончике языка вертелись слова, которые она хотела бы произнести.

Наконец Жанна повернула голову в мою сторону и по напряженности взгляда, бросаемого ею то на меня, то на парня — хотя тело Жанны из уважения к мертвецу застыло в полной неподвижности, — я понял, что это и есть Брюлемай.

Я переключил свое внимание на подозрительного соперника Кордасье. Его поведение мне сразу не понравилось, и я разделил подозрения Жанны Леу; этот человек любил вводить в заблуждение окружающих, его красное лицо пыталось изобразить печаль, он часто кивал головой, но сожаления во всем его виде не ощущалось. Он слишком усердствовал для человека, не имеющего родственных отношений с покойным. Несомненно, Брюлемай от радости хватил лишку.

Наконец Говий полностью засыпал могилу и принялся сооружать холмик под щедрыми брызгами святой воды — по злобному лицу кюре было видно, что он никогда не упускал случая прямо или косвенно насолить сатане.

Люди удалились, плача и утешая вдову, намахавшуюся головой, когда она провожала взглядом каждую лопату могильщика, словно считала, чтобы не переплатить лишнего. Крохотная женщина, семенящая среди других, походила на черную куклу, украденную и ставшую предметом острого раздора при дележке между похитителями.

Я остался наедине с кюре, продолжавшим заупокойную службу над лежавшим под землей телом. Я был потрясен безнаказанностью этого явного преступления, хотя и испытывал отвращение к трупу жертвы, казавшемуся мне более гнусным, поскольку я его так и не видел.

— Ну ладно, пойдем, — вдруг обратился ко мне священник, устав размахивать кадилом. — Пошли, не стоит оставаться здесь. Я много молился и испрашивал благословения. Надеюсь, этот человек — а жизнь его не была светлой — не вернется, чтобы мешать живым.

Суровый профиль кюре, нос и губы которого напоминали клюв стервятника, способствовал укреплению его репутации Божьего Хищника, с непоколебимым упорством служившего Богу. По мнению кюре, в этом сатанинском крае каждый второй, оказавшись под землей, рисковал вечным проклятием. Священник опасался мертвых, как злокачественной скрытой чумы, ибо знал: покойники наделены иным образом мышления, злобой и ревностью, о которых не догадываются живые, а если и знают о них, то слабо представляют их силу.

— Пошли, — торопил он меня. — «Они» не любят ощущать нас над собой, им не нравится, что мы разгуливаем, дышим воздухом и получаем всяческие удовольствия… Пошли… Покинем кладбище…

Я удивленно смотрел на кюре, пораженный его непоколебимой убежденностью в своей правоте.

Мог ли я ему возразить?

Он принял мое молчание за одобрение.

Выйдя за ограду, отделявшую мир мертвых от мира живых, сей страшный служитель Бога живо затворил большую решетку, показавшуюся мне новой из-за хорошего ухода, хотя ей было уже много лет. Он несколько раз повернул ключ в замке и сунул его в карман, как тюремщик, не жалующий своих подопечных.

Затем подбородком указал мне на черную табличку, укрепленную на прутьях, на которой большими прописными буквами было выведено:

МЫ БЫЛИ ТЕМ, ЧТО ВЫ ЕСТЬ,

НО ВЫ СТАНЕТЕ ТЕМ, ЧТО МЫ ЕСТЬ.

Пока я читал, кюре опустил веки с понимающим, я бы сказал, издевательским видом, что привело меня в невероятное смущение. Потом в его расширенных экзальтированных зрачках сверкнул огонек восхищения. А может быть, то был просто след безумия?