Фиона Хиггинс - Заклинатель

Что ж, скажу я вам, никогда еще в моей жизни не случалось такой жуткой ночи, и я очень надеюсь, что больше никогда не случится.

Природа направила все свои силы на то, чтобы помешать мне осуществить задуманное. На землю опустился холод, который жестоко кусал мои нош и щеки острыми, словно бритва, зубами. Ветер выл и стенал, нашептывая мне в самые уши ужасные мысли, от которых я едва не лишился рассудка. Меня страшно трясло, и я всеми силами цеплялся за подлокотники трона. Порывы ледяного ветра были до того мощными, что казалось, он вот-вот поднимет меня в воздух и яростно скинет с горы. Затем по крутым склонам на Спину Дьявола стал наползать плотный туман; он обложил меня со всех сторон и наконец поглотил. А потом хлынул дождь — я промок до костей.

Я совершенно потерял счет времени; возможно, прошел всего час, а быть может, четыре; наконец ветер утих, ливень иссяк, обратившись в мелкую морось. И тогда я решил: самое страшное позади. Как вдруг начались эти звуки. Вой и хруст, лай и стенания. С обеих сторон от меня раздавались оглушительные удары — будто топот великанских ног. Но и это не все: были и другие ощущения. Наверняка хулиганили злобные духи: они гладили меня по лицу и касались ушей ледяными губами. Мне казалось, я и вправду на грани безумия. Клянусь трехногим табуретом великого барда Порика О'Лалли: я чувствовал, как чьи-то руки хватают меня за одежду и тянут куда-то, пытаются сбросить со стула. Последнее, что я помню о той ночи, — это как передо мною предстал сам дьявол с копытами, озаренный внезапной вспышкой раздвоенной молнии.

Очнулся я под звуки самой прекрасной мелодии, какую только слышал в жизни. Пела птица. А вслед за благословенной песней явился и свет. Сквозь тьму из-за моря пробился луч солнца. Я почувствовал (именно так — не увидел!), как духи, живущие на гребне горы, поспешно прячутся от утренней зари. Ликование охватило все мое существо — и одновременно невыразимая усталость.

Когда я доковылял наконец до деревни, взорам односельчан предстало печальное зрелище. Я совсем обессилел и был с ног до головы заляпан грязью, одежда превратилась в лохмотья, ботинки исчезли, кожа была ободрана и сочилась кровью, словно меня всю ночь стегали плетьми.

Все повыбежали из своих домов, чтобы поглазеть на меня.

„У него получилось! — удивленно восклицали они. — Получилось!“

„Но какой ценой!“ — воскликнула моя мать, подхватила меня на руки и, полумертвого, унесла в дом, уложила в постель, накормила мясом и пышками. У меня началась лихорадка; долго я пролежал, не открывая глаз и беспокойно метаясь по подушке. Три дня и три ночи я непрестанно бормотал что-то на никому не понятном языке. На четвертый же день я очнулся и увидел отца и мать, братьев и односельчан: они стояли вокруг моей постели и не сводили с меня глаз.

„Ну? — спросил отец; он так стиснул руки от нетерпения, что костяшки его пальцев побелели. — Что ты нам скажешь?“

И с моих опаленных жаром лихорадки губ сорвались слова — слова неведомого языка: „Neel ain tintawn mar duh hintawn fain“.

„Он получил знание!“ — радостно воскликнули все и стали хлопать отца по спине, поздравляя.

Разумеется, будучи сыном горного духа — а это теперь считалось доказанным и не вызывало ни малейших сомнений, — я не мог оставаться в деревне. Я должен был двинуться в путь — на поиски удачи. Вот так-то и вышло, что сегодня я оказался здесь, перед вами. И пусть знают все: может быть, я и зарабатываю себе на хлеб метанием картошки, но всегда буду помнить, что я, Бьяг Гикори, выжил в ту ночь на Кахир-Фаза и наградой за этот подвиг мне стала поэзия».

Бьяг отвесил поклон и улыбнулся. Слушатели восторженно зааплодировали.

Алуф Заболткинс даже встал и воскликнул:

— Браво! Браво! Бьяг, это было прекрасно! Рассказ замечательный. Верю безоговорочно, что если кто и мог пережить ночь на той самой горе, так это ты!

— Ну а как насчет песни? Одной из тех, о которых ты так часто вспоминаешь? — предложила миссис Сытвуд.

Лицо Бьяга опять просияло, и он поспешил удовлетворить просьбу. Едва он допел одну песню, тут же начал другую (у него был огромный репертуар); мистер Пантагус, Алуф, а иногда и миссис Сытвуд с удовольствием ему подпевали. А вот Пин из последних сил боролся с зевотой.

Юнона тронула его за плечо.

— Идем со мной, — позвала она.

Поколебавшись, Пин все же поднялся с лавки и двинулся вслед за девушкой вверх по лестнице. В холле, вдали от камина, царила прохлада, и сонливость будто рукой сняло.