Фиона Хиггинс - Черная книга секретов

Мне впервые привелось столкнуться с «Черной книгой секретов» Джо Заббиду и с мемуарами Ладлоу Хоркинса благодаря весьма любопытному стечению обстоятельств. Обе эти рукописи, туго скатанные в трубку, обнаружились запрятанными в полость деревянной ноги. Как именно попала ко мне эта самая деревянная нога, сейчас не суть важно; гораздо важнее история, изложенная в бумагах Заббиду и Хоркинса.

К величайшему моему сожалению, я должна сообщить читателю, что для обоих манускриптов минувшие века не прошли бесследно, и, когда я развернула их, оказалось, что они изрядно пострадали от сырости и плесени. Большая часть написанного на хрупких, испещренных пятнами страницах не поддавалась расшифровке. Посему привожу здесь лишь те фрагменты, которые мне удалось прочитать — строго в том порядке, в котором они и были написаны. Я вынуждена была исправить ошибки Ладлоу Хоркинса, чьи отношения с орфографией и пунктуацией оказались поистине натянутыми, но иного вмешательства себе не позволила. Касательно лакун в манускриптах, что же мне оставалось делать, как не заполнить их, призвав на помощь всю силу своего воображения? Таким образом, я восполнила недостающие звенья в истории Джо и Ладлоу, как мне показалось верным. Я старалась по мере сил не отклоняться от правды, какую мне удалось извлечь из скудных сведений, имевшихся в моем распоряжении. Не дерзаю считать себя автором этой истории — я лишь та, кто поведал ее миру.

Едва открыв глаза, я понял, что наступил самый страшный миг во всей моей разнесчастной жизни. Я лежал на холодном земляном полу подвала, озаренного дрожащим светом сальной свечи, которой оставалось едва ли на час. Со стен и потолка свисали угрожающего вида медицинские инструменты, а темные засохшие пятна на полу, вероятнее всего, говорили о кровопролитии. Мои ужасные подозрения укрепились окончательно, когда я увидел у противоположной стены кресло — кресло, оснащенное крепкими кожаными ремнями на подлокотниках, спинке и ножках и явно предназначенное для одной-единственной цели — удерживать вырывающегося пациента.

Надо мной склонились мать с отцом.

— Видать, очухался! — обрадованно воскликнула мать.

Отец рывком поднял меня с пола. Сопротивляться его железной хватке я не мог, и он завернул руки мне за спину, а мать цепко ухватила меня за волосы. В отчаянии взгляд мой метался от одного ухмыляющегося лица к другому, но напрасно: я знал, что родителей мне не разжалобить и на спасение рассчитывать нечего.

Тут ко мне подступил некто третий, доселе таившийся в темноте, и, жесткой рукой взяв меня за подбородок, заставил разинуть рот и полез в него грязным пальцем, оказавшимся отменно мерзким на вкус. Палец этот пробежался по моим деснам.

— Ну, сколько? — нетерпеливо спросил отец.

— Неплохо, неплохо, даю по три пенса за штуку, всего около дюжины будет, — отозвался обладатель грязного пальца.

— Договорились! — согласился отец. — Да и кому и на кой нужны зубы?

— Кому-то, надеюсь, нужны, — сухо ответил Грязный Палец. — Недаром же я ими торгую. Тем и живу.

Все трое расхохотались — мамаша, папаша и Бертон Флюс, печально известный зубодер из Козлиного переулка.

Договорившись о цене за мои зубы, они оживились и втроем потащили меня к зловещему креслу. Но сдаваться так легко я не собирался, а потому принялся лягаться и брыкаться, орать и плеваться изо всех сил. Знал я, какой такой торговлей жил Бертон Флюс: он промышлял тем, что за гроши драл у отчаявшихся бедняков здоровые зубы, а потом втридорога перепродавал богатеям. Ноги мои подкосились от страха, и силы оставили меня — я понял, что помощи ждать неоткуда и мне предстоит мука мученическая.

Воспользовавшись тем, что я обмяк, родители запихнули меня в кресло. Действовали они слаженно: мать дрожащими с похмелья руками пыталась пристегнуть ремнями мои щиколотки, а отец крепко прижал меня к креслу. А безжалостный зубодер уже подступал ко мне, зловеще пощелкивая своим орудием — блестящими гнутыми щипцами, — глотая слюнки и сладострастно причмокивая в предвкушении пытки, которую он мне устроит.