Дэвид Баркли - Эсхил

— А если мы доплатим тебе пять сотен сверху?

— Не неси херни, — сказал ему Генрих. — Ты не можешь гарантировать оплаты, а если бы и мог, я бы не согласился. Вопрос в безопасности. Рацион придется сократить. Кому, как не тебе, это знать, — он посмотрел на остальных. — Ну, кто остается?

— У нас с сержантом Айхманом приказ сопровождать лейтенанта, — сказал Зайлер. — Пусть решают они.

Все посмотрели на Доминика. Он посмотрел на жену и дочерей, ощущая на себе их тяжелые взгляды. Каким-то образом, Харальд чувствовал, что они винят его во всем произошедшем этой ночью, но лейтенант, при этом, понимал, всю абсурдность этого чувства. Именно Зайлер нашел их друга в Швеции и, именно, их друг сдал их с потрохами.

— Значит, все мы не поместимся? — спросила Магдалена. — И что теперь? Вы нас расстреляете?

— Пусть это буду я, — сказал, наконец, Доминик. — Я во всём виноват, так что отпустите их и возьмите меня.

Харальд взглянул на него.

— Боюсь, нет. Мы здесь из-за господина Камински, поэтому он едет с нами. Но, раз, капитан говорит, что не может взять одного из вас, то кому-то из дам придется остаться. Будете хорошо себя вести, никого не убьют.

— А как же тот молодой человек в гостинице? — спросила Мэгги, её глаза были красными и полны ярости. — Ему вы то же самое сказали?

Харальд почувствовал себя уязвлённым.

— Ну, больше никого не убьют.

— И куда мы пойдем, если останемся?

— Зависит от того, кто именно это будет. Одна из ваших дочерей останется под опекой государства до вашего возвращения. Если же остаться решите вы, госпожа Камински, вас будут содержать в Нойенгамме [7] Нойенгамме — наиболее крупный концентрационный лагерь на северо-западе Германии, одноимённый с районом Гамбурга, на территории которого находился. , пока муж не вернется.

Доминик подошел к жене, но рядовой Гантте оттеснил его рукоятью пистолета.

— Что такое Нойенгамме?

Мэгги содрогнулась.

— Это, ведь, тюрьма, верно? Где содержат коммунистов и гомосексуалистов. Вы же не станете отправлять меня в нормальную тюрьму, так, господин Дитрих? Я настолько опасный преступник, что меня нужно поместить именно в Нойенгамме?

Харальд вздохнул.

— Если вы решите остаться, с вами не будут обращаться, как с остальными, госпожа Камински. Вы будете находиться под защитой государства.

— В каком смысле?

— К сожалению, не могу сказать.

Стремясь избавить себя от происходящего, Генрих обратился к Харальду:

— Я направляюсь в трюм. Сообщите, когда примете решение.

Харальд кивнул и капитан ушел.

— Зачем оставлять одну из нас? — спросила Магдалена. — Нельзя разделять девочек с родителями. Почему мы все не можем остаться? Я нужна им.

— Я не могу этого позволить.

— А тот человек на борту? Как насчет него? Почему бы не оставить его? Вы готовы разрушить семью ради еще одного пленника?

— Боюсь, я и этого не могу позволить, — сказал Харальд. — Доминик и этот человек очень важны для нашего дела. У нас приказ доставить Доминика с семьей. И мне очень жаль, что мы просчитались с количеством человек. Мы этого не предусмотрели.

Он испытывал неудобство из-за своей ошибки, но предусмотреть её он не мог. Когда он выбирал «Адальгизу», никто не уведомил его об ограничениях на количество пассажиров. Он решил, что 7 человек не станут проблемой. В связи с этим, он живо представил, что будет, позволь он всем трём женщинам остаться. Его человек в Нойенгамме ещё мог принять одного, но троих сразу? Такая ситуация сразу перечеркнет любые возможности оказания каких-либо услуг. А с другой стороны? Если господин Камински отправится без семьи, кто даст гарантии, что он пойдет на сотрудничество? Решение будет трудным, но Харальд на то и поставлен, чтобы принимать трудные решения.

— Одна из вас остается, остальные — на борт, — решил он.

София прижала к груди плющевого медвежонка и принялась сосать палец.

Доминик трясся. Он не мог припомнить, чтобы так тщательно спланированная операция, так бесславно проваливалась. Он посмотрел на жену, открыл рот, но сказать ничего не мог.

— Ты же понимаешь, что остаться должна я, — сказала она. — Либо ты, либо я, но тебя они не отпустят. Ты им для чего-то нужен. Что бы это ни было, оно меня пугает, Доминик.

— А я боюсь за тебя, — сказал он.

— Со мной всё будет в порядке. Тюрьму я переживу. Но я не могу даже и подумать, что София и Люсия останутся одни. А ты можешь? — она коснулась его щеки и он заметил тепло в её взгляде. Тепло не от предчувствия возможного спасения, а от осознания её любви к нему. Тепло от осознания того, что последние 12 лет не прошли даром. Он посмотрел на неё и увидел ту самую дочь мясника, которая встретилась ему в лавке. Она была прекрасна в тот день, прекрасна была и сейчас.