Тим Пауэрс - Три дня до небытия

«Дорогая моя дочь, – разобрал Маррити. – Сюда приезжал Дерек – ты знала?»

И тут Маррити снова прервал чтение. Лицо его словно обдало холодом. «Дерек, – соображал он. – Так звали моего отца. Он нас бросил в 55-м – раньше мая, потому что в мае мать покончила с собой. Что же, он просто поехал навестить деда? Если так, почему больше не вернулся? Умер? Если умер, почему Грамотейка не рассказала нам с Мойрой?»

Он быстро просмотрел письмо до конца.

«Надеюсь, ты не наговорила ему лишнего! Я велел ему ехать Домой, за мной постоянно следят, я не могу Ничего рассказать ему. К тому же, Дерек не знает своего Происхождения, не знает, что Статус его не линейный. Н.Б., когда тот был здесь в октябре, я рассказал ровно столько, чтобы у него не зародилось никаких подозрений касаемо машинхен . Он ничего и не подозревает. Я сейчас в больнице с аневризмой аорты, и знаю, что умру. Мне хотелось бы повидать тебя еще Раз. Мы сделаны из вещества того же, что и наши сны, и сном окружена вся наша маленькая жизнь».

Подписано было просто: «Твой отец».

Последняя фраза была, конечно, тоже из «Бури».

Маррити дрожащей рукой отложил письмо и на цыпочках прошел в холл, где на полке высоко над головой стояли тома Британской энциклопедии. Он вытянул том от EDWA до EXTRACT, сдул пыль и нашел статью об Эйнштейне.

Год рождения указан 1879-й, а года смерти в издании 1951 года не было. Список заслуг Маррити просмотрел бегло, зато отметил, что Эйнштейн стал профессором математики в Принстонском институте перспективных исследований в 1933 году.

Перед глазами, заслонив текст на странице, встала картина – это Дафне снился сон. Во сне молодой человек с длинными волосами лежал на спине, связанный и с кляпом во рту, в углублении металлического настила между мягкими сиденьями, привинченными к полу, а над его горлом нависла рука с ножом. А потом уже Дафна оказалась лежащей на спине на черно-красном линолеумном полу, а Маррити сидел над ней на корточках, сжимая одной рукой открытый складной нож, а другой задирая ей подбородок…

– Даф! – позвал он, поспешно вбегая в гостиную. Надо было разбудить дочь, пока сон не зашел еще дальше. – Эй, Даф, кино твое кончилось. Вставай-вставай-вставай! Сегодня можешь спать у меня, раз уж твоя кровать пропахла дымом. Идет?

Девочка сидела на кровати, моргая.

– Хорошо, – ответила она, явно удивленная его наигранным оживлением. Сон, очевидно, был забыт.

– И еще, я сегодня не успел проверить работы, – продолжал Фрэнк, – так что завтра позвоню, скажу, что заболел. Мы сможем пообедать в «Альфредо».

– Отлично. А ты прибрал у меня в спальне?

– Да. Ну давай поднимайся!

– Ну и как она там?

– Раньхужбыло! – это семейное словечко означало: «Плохо, но далеко не так плохо, как было раньше».

Дафна улыбнулась.

– Завтра выбьем матрас и сменим белье?

– Непременно. И ты спала головой на восток, а теперь развернем тебя на север. Коты, запрыгивая через окно, все равно будут приземляться на тебя.

Дафна согласно кивнула и пошла за отцом по коридору.

Водителям, двигавшимся в тот вечер по Десятой трассе, автобус казался черным – его яркая синева становилась видна, только когда он проезжал под высокими уличными фонарями, а чтобы разобрать надпись «Хеликс» на заднем борту, обгоняющему водителю пришлось бы прищуриться.

В глубине почти всех боковых окон автобуса мерцала тьма, только два или три окна прямо за водительским креслом сияли желтым светом, и водитель, проезжающий мимо по скоростной полосе, мог заметить сквозь стекло седого мужчину, словно сидевшего за столом.

В салоне позади водителя в одном из двух капитанских кресел устроился Денис Раскасс. Он катал ладонью по развернутой перед ним газете ручку «Бик».

– Лизерль Марити выбралась из тайного логова, чтобы умереть, – сухо, словно зачитывая подпись под газетным снимком, произнес он.

– Действительно, – согласился Пауль Гольц, вздохнул и шумно поерзал массивным задом на втором капитанском кресле, видимо перекладывая к другому уху телефон, подключенный к модифицированному скрамблеру CCS. – В двенадцать сорок пять в больницу звонила некая Мойра Брэдли – это одна из ближайших родственниц. А еще в шесть десять позвонил коп из Сан-Диего, детектив, спрашивал про Лизу Маррити. Больше никто, никакой прессы.

Раскасс при свете лампочек, горевших над креслами и складными столиками в передней части автобуса, разгадывал кроссворд в «Лос-Анджелес Таймс». Он отозвался, не поднимая головы: