Юрий Бурносов - Чудовищ нет

— Мы будем говорить серьезно или станем глумиться? — спросил Иван Иванович.

— Опустите оружие, и мы будем говорить серьезно, — сказал Кречинский. — Если вам угодно, я поступлю так же.

И он бросил на мостовую небольшой револьвер, которого Иван Иванович у него в руках и не заметил.

— Как видите, я безоружен.

— Это ни о чем не говорит.

— Вот именно. Как не говорит ни о чем стена, что воздвиглась у вас за плечами. Поэтому, господин Рязанов, поговорим так, как положено достойным людям. Что же до вашего сервуса, то пусть он молчит, ибо с людьми его положения я говорить не желаю.

— Как вам угодно, — отвечал Рязанов.

Арап промолчал, однако Иван Иванович и не надеялся от него что-либо услышать.

— Итак, господин Рязанов, что вам от меня нужно? — спросил Кречинский.

— Теперь уже и не знаю…

— Это правильно. Весьма, весьма, господин Рязанов, потому что вам недоступны те знания, что доступны мне. Однако, как я вижу, вы кое-что пронюхали. Кто вам помог?

— Господь, — сказал Иван Иванович.

— Рассмешить изволите? — Кречинский улыбнулся болезненно, словно бы ему мешали старый шрам или зубная боль. — Вы достаточно благоразумный и образованный человек, чтобы понимать, что никакого господа не существует.

— Я и без вас это понимаю, — сказал Иван Иванович.

— Похвально, похвально… И что вы хотите от меня?

— Я желаю арестовать вас, господин Кречинский, — произнес Рязанов со всей возможной решительностью.

— И как вы хотите это сделать? Именем господа? — насмешливо спросил Кречинский. — Да посмотрите же, во что превратили вашего господа — если бы даже он был на самом деле! — ваши толстопузые попы! В удачный способ обогащения! Они берут все: от яичек и кур до золота и драгоценных камней, и все это основано на Священном Писании, ибо каждая строка из этой бредовой книги способна объяснить любое их деяние. Они жируют, потрясая объемистыми чревами, пока их прихожане гниют в голоде и холоде. Так будет всегда, господин Рязанов! И не я виноват в человеческой алчности!

Глаза господина Кречинского горели в полутьме переулка, словно уголья, но Иван Иванович совершенно его не боялся.

— Наверное, я вас удивлю, но я во многом разделяю ваши суждения по поводу религии, — спокойно сказал он. При этом перед его умственным взором вновь мелькнуло лицо отца Саввы, оказавшегося со всеми своими святынями совершенно никчемным в охоте на демона. — Но в других ваших целях и делах я вам не единомышленник, господин Кречинский.

— Вы интересный противник, господин Рязанов, — сказал Кречинский, вынимая из кармана брегет и словно бы собираясь взглянуть, который час. — Достаточно бездарный, не скрою, но куда интереснее большинства других, значительно, значительно интереснее! Вот вы разыскали меня, пришли сюда, беседуете со мною… Я даже готов вас отпустить. Идите себе с богом и заберите своего арапа, пускай найдет нового хозяина или же остается с вами, как заблагорассудится… Я взял бы его к себе, но слишком приметен; знаете ли, в России арап — плохой спутник, а я собираюсь оставаться в ближайшие годы именно в России.

— Зачем, кстати?

— Прекрасная страна, господин Рязанов. Чудесная страна. Здесь можно делать все, что угодно, и никто не обратит внимания. А если и обратит, то поймет не так, как оно обстоит на самом деле. Кое-кто утверждает, что в Североамериканских Штатах еще лучше, но я в этом — пока! — не уверен. Слишком уж рьяно там за все берутся, скоро из девственного континента сделают сплошной город-завод, большой муравейник, а вы представляете, что произойдет с чужим насекомым, заберись оно в муравейник.

— Патриархальная Россия вас устраивает больше…

— Еще больше меня устроит хаос в патриархальной России, — улыбнулся Кречинский. — Труп проще всего спрятать среди трупов. Так что же наша сделка?

— Я не говорил ни о какой сделке.

— Напрасно вы так, господин Рязанов. Я беседую с вами на равных — вы уже этим должны быть горды, потому что ни с кем из вашего презренного племени я не беседовал так.

— Врете, — с усмешкой сказал Иван Иванович.

— Отчего же? — удивился Кречинский.

— Не верю, что на протяжении всей вашей долгой жизни — а она, несомненно, дольше человеческой — я оказался первым, кого вы изволили назвать «интересным противником». К слову, не знаю, чем я так уж интересен…

— Хм… Соврал, каюсь. Соврал. Полагал польстить. Были до вас, будут и после вас… Знаете, господин Рязанов, в вас, людях, несомненно, что-то присутствует. Вы меняетесь, течете, тогда как мы остаемся прежними. А это скучно. Постоянство — что может быть омерзительнее? Были, были достойные противники: монахи и воины, дворяне и простолюдины, храбрецы и, что любопытно, трусы…