Кодзи Судзуки - Кольцо (другой перевод)

Неожиданно Асакаве захотелось вскочить и убежать куда-нибудь. Он почувствовал, что растревожил осиное гнездо, что даром это ему не пройдет…

Экран снова ожил. Возникло изображение — на маленькой деревянной тумбочке стоит телевизор старой модели: круглый переключатель, диагональ девятнадцать дюймов, торчащая, как заячие уши, комнатная антенна. Это вам не театр в театре. Это — телевизор в телевизоре. «Внутренний» телевизор ничего не показывал, хотя был включен в сеть — горела красная лампочка рядом с ручкой переключателя. То и дело с короткими промежутками по маленькому экрану проходила дергающаяся полоса.

Постепенно промежутки укорачивались, и в какой-то момент полоса замерла, а потом сложилась в иероглиф «непорочность». Изображение подергивалось, картинка то сжималась, то росла. Иероглиф начал истончаться в верхней своей части и постепенно истаял вовсе. Так под мокрой тряпкой исчезает слово, написанное мелом на черной доске.

Внезапно Асакава начал задыхаться. Сердце бухало у него в ушах, он чувствовал, как кровь давит на стенки артерий. Потом откуда-то потянуло странным запахом, во рту появился кисло-сладкий привкус, кожа горела, как от ожога. Будто кроме звука и изображения у этой записи был еще один способ воздействия, который спонтанно, как воспоминание, ударял сразу на все пять чувств, не довольствуясь слухом и зрением. Асакаве стало не по себе.

Неожиданно на экране появилось мужское лицо. В отличие от тех лиц, которые Асакава видел в одной из предыдущих сцен, это казалось живым, настоящим. Но почему-то, а почему — он и сам не знал; мужчина вызвал у Асакавы чувство ненависти. Ненависти и отвращения.

Вроде бы обычное лицо, совсем не уродливое. Разве что лоб слегка скошен, а так — в целом довольно приятная наружность. Только в глазах, глядящих исподлобья, горел недобрый огонь. Таким взглядом следит за своей добычей дикий зверь. Мужчина тяжело и шумно дышал, по его лицу струился пот. Вот он перевел взгляд куда-то вверх и принялся равномерно покачиваться всем телом. За фигурой мужчины виднелся редкий лесок. Между древесных стволов мелькало вечернее солнце.

Мужчина опустил глаза и посмотрел с экрана прямо перед собой, словно пытаясь рассмотреть зрителя. Асакава поймал его взгляд, и тут же дышать стало еще трудней. Он хотел спрятать глаза, отвернуться, но не мог. Человек на экране набычился, глаза его налились кровью, из полураскрытого рта потекла слюна. Мужчина откинул голову назад, но в этот момент камера начала смещаться, и он бесшумно уплыл из поля зрения влево.

Некоторое время по экрану метались темные тени деревьев, а потом раздался дикий, животный вопль. Одновременно со звуком в кадре снова появился мужчина: сначала показались голые плечи, потом шея. Правое плечо было сильно разодрано, из раны хлестала кровь. Отдельные капли падали на стекло камеры, пока наконец по всему экрану не расплылось огромное кровавое пятно. Потом телевизор погас и зажегся — будто моргнул. Раз, другой, третий. Экран просветлел, но все, что на нем появлялось, приобретало легкий красноватый оттенок.

В глазах у разъяренного мужчины явно читалось намерение убить кого-то… Но кого? Страшное лицо приближалось, вслед за ним — шея и растерзанное плечо. В глубине кровоточащей плоти белела кость.

Асакава судорожно глотнул воздух. Грудь сдавило, он почти не мог дышать. Снова перед его глазами замелькали деревья. Потом в кадр попал бесконечный, вращающийся небосвод. Сухая трава, шелестящая в едва наступивших сумерках. Земля, трава, снова небо. И вдруг откуда-то донесся детский плач. Может быть, это все еще плакал тот мальчик. Постепенно экран начал темнеть по краям. Темнота наступала, световое кольцо сужалось. Граница между тьмой и светом становилась все явственней. И вот уже в самом центре темноты поплыла, качаясь, круглая яркая луна. В лунный диск, как в раму, было вписано перекошенное от бешенства лицо мужчины. Плотный сгусток размером со сжатый кулак стремительно вылетел из самого центра луны. Раздался глухой звук. Потом еще и еще. При каждом звуке камера дергалась, изображение смазывалось.

После целой серии чавкающих ударов (на память пришел мясник, мерно, раз за разом, опускающий топор на коровью тушу) экран заволокла кромешная тьма. Однако во тьме этой что-то двигалось, что-то жило. Гулко бежала по жилам кровь. И так продолжалось вечность. Казалось, наступил конец всему, осталась только темнота.

Но вот, как и в начале, на темном фоне проступили дрожащие буквы. Те же неумелые детские каракули, только на этот раз они складывались в более связный текст.